В самом-то деле, нет никакого «секрета». Не было никаких глубинных подспудных мотивов. Просто мне казалось, что написать — это лучшее качество, чем не писать, вот и всё. Но по мере того, как время отступает вперёд и перспектива вокруг книги становится шире, можно дать более подробный ответ.
Есть такое шведское слово kulturbarer, которое можно перевести как «носитель культуры», хотя в нём не так уж много смысла. Эта концепция не очень-то в ходу в Америке, хотя и должна бы быть таковой.
Книга, носитель культуры, подобно мулу, тащит культуру на своём горбу. Никому не следует садиться и преднамеренно писать такую книгу. Книги, носители культуры, появляются почти случайно, как происходят внезапные перемены на фондовом рынке. Есть книги высокого качества, являющиеся важной частью культуры, но это не одно и то же. Они её составная часть. Они никуда её не уводят. К примеру, в них могут с сочувствием говорить о безумии, ибо это стандартное культурное отношение. Но в них нет никакого намёка на то, что безумие — нечто иное, чем болезнь или деградация.
Несущие культуру книги бросают вызов посылкам культурных ценностей, и это нередко происходит тогда, когда культура меняется в пользу такого вызова. И книги эти не обязательно высокого качества. «Хижина дяди Тома» не была литературным шедевром, но эта книга — носитель культуры. Она появилась в то время, когда вся культура была на грани отказа от рабства. Люди тянулись к ней как к отражению своих собственных ценностей, и она обрела ошеломляющий успех.
Успех «Дзэн и искусства ухода за мотоциклом» и представляется результатом такого несущего культуру явления. Принудительная шоковая терапия, описанная здесь, сейчас запрещена законом. Она — нарушение свободы человека. Культура изменилась.
Эта книга также появилась во время культурного подъёма по поводу материального успеха. Хиппи его начисто отвергли. Консерваторы обескуражены. Материальный успех был американской мечтой. Миллионы европейских крестьян стремились к нему всю свою жизнь и в поисках его приехали в Америку, мир, где они и их потомки будут, наконец, в достатке. Теперь же их испорченные потомки бросают эту мечту им в лицо и говорят, что она не годится. Чего же они хотят?
Хиппи тоже чего-то хотели, они называли это «свободой», но в конечном анализе «свобода» — это чисто отрицательная цель. Она лишь утверждает, что нечто — плохо. Хиппи практически не предлагали никаких альтернатив, кроме цветастых краткосрочных; к тому же, многие из них всё больше и больше смахивают на чистейшей воды дегенератство. В дегенератстве можно найти удовольствие, но трудно сохранить его как серьёзное занятие на всю жизнь.
В этой книге предлагается другая, более серьёзная альтернатива материальному успеху. И альтернатива вовсе не состоит в расширенном толковании «успеха» по сравнению с устройством на хорошую работу или избавлению от неприятностей. И нечто гораздо большее, чем просто свобода. Она даёт положительную цель работать для того, что не ограничивается. И в этом, мне кажется, основная причина успеха книги. Вся культура как бы ждала именно того, что предлагается в этой книге. Вот в этом-то смысле она и есть носитель культуры.
У уходящей древнегреческой перспективы за последние десять лет появилась одна очень тёмная грань: Криса больше нет.
Его убили. Примерно в 8:00 вечера, в субботу, 17 ноября 1979 года в Сан-Франциско, он вышел из Дзэн-центра, где занимался, и пошёл навестить приятеля за квартал оттуда на улице Хайт-стрит.
По показаниям очевидцев, рядом с ним на улице остановилась машина, и из неё выскочили два негра. Один из них подошёл к Крису сзади, чтобы он не смог убежать, и скрутил ему руки. Второй спереди обчистил ему карманы, ничего не нашёл и рассердился. Он стал угрожать Крису большим кухонным ножом. Крис ответил что-то, чего свидетель не расслышал. Нападавший рассвирипел ещё больше. Крис тогда добавил ещё что-то, и тот вышел из себя. Он воткнул нож в грудь Крису. Затем оба прыгнули в машину и скрылись.
Крис какое-то время опирался на стоявшую рядом машину, стараясь не упасть. Немного спустя он проковылял через дорогу к фонарю на углу улиц Хайт и Октавия. Затем, когда правое лёгкое наполнилось кровью от перерезанной лёгочной артерии, он упал на тротуар и умер.
Я же продолжаю жить, больше по привычке, чем по другой какой-либо причине. На похоронах мы узнали, что в то утро он купил билет, чтобы ехать в Англию, где я со своей второй женой жил в то время на корабле. Затем от него пришло письмо, в котором, как ни странно, говорилось: «Никогда не думал, что доживу до 23 лет». Двадцать три года ему исполнилось бы через две недели.
После похорон мы погрузили все его вещи, включая подержанный мотоцикл, который он только что купил, на старый полугрузовик и отправились назад по западным горным и пустынным дорогам, описанным в этой книге. В это время года горные леса и прерии были покрыты снегом, пустынны и прекрасны. Когда мы приехали в дом к его дедушке в Миннесоте, мы уже чувствовали себя гораздо спокойнее. Его вещи до сих пор так и находятся на чердаке дома у дедушки.
Меня же вновь и вновь обуревают философские вопросы, которые так и ходят кругами, повторяясь снова и снова, пока на них либо найдётся ответ, либо они зацикливаются и становятся психиатрически опасными, и теперь один из них становится наваждением: «Куда же он шёл?»
Куда шёл Крис? В то утро он купил билет на самолёт. У него был счёт в банке, полный комод одежды, полки, набитые книгами. Он был настоящим, живым человеком, занимавшим место и время на этой планете, и теперь вдруг так внезапно куда он делся? Вылетел ли он в трубу крематория? Был ли он в небольшой урне с костями, что нам вернули? Перебирает ли струны золотой арфы на облаке вверху? Ни один из ответов на эти вопросы не имеет смысла.
Надо бы спросить: К чему я был так привязан? Что-то в воображении? Если вы побывали в психиатрическом заведении, то такой вопрос вовсе не банален. Если же он не был просто плодом воображения, то куда же он делся? Неужели реальные вещи исчезают просто так? Если да, то что-то неладно с законами сохранения вещества в физике. Но если признавать законы физики, тогда исчезнувший Крис был нереален. Кругом, и кругом, и кругом. Он, бывало, убегал от меня так, чтобы позлить. Рано или поздно он всегда появлялся, но где он появится теперь? В самом деле, право же, куда он делся?
Круги, наконец, остановились, когда дошло, что прежде, чем спрашивать «Куда он делся?», надо спросить: «Чем же был “он”, который пропал?» Есть старая культурная привычка думать о людях прежде всего как о чём-то материальном, вроде крови и плоти. До тех пор, пока сохранялась эта идея, решения не было. Окислы плоти и крови Криса действительно вылетели в трубу крематория. Но ведь не они же были Крисом.
Надо дать себе отчёт в том, что Крис, по которому я так тосковал, был не объектом, а структурой, и хотя эта структура несла в себе и плоть, и кровь Криса, это было далеко не всё. Эта структура была больше, чем Крис и я вместе взятые, она связывала нас так, что мы сами этого не понимали целиком, и ни один из нас не мог ею полностью управлять.
Теперь тело Криса, бывшее частью той структуры, ушло. Но более крупная структура осталась. В центре её образовалась большая дыра, вот она и вызвала такую сердечную муку. Структура ищет, к чему бы прилепиться, и не может ничего найти. Вот, возможно, почему скорбящие люди так привязаны к надгробиям и любым вещественным предметам, связанным с усопшими. Структура пытается цепляться за собственное существование, отыскивая новые материальные вещи, на которых можно сосредоточится.
Несколько поздней стало ясно, что эти мысли весьма сходны с утверждениями, которые находят у многих «примитивных» культур. Если взять ту часть структуры, которая не является плотью и кровью Криса, и назвать её «духом» или «призраком» Криса, тогда безо всяких дальнейших толкований можно сказать, что дух или призрак Криса ищет себе новое тело, куда бы вселиться. Когда нам рассказывают такое о «примитивных», мы просто отбрасываем это как предрассудки, ибо толкуем призрак или дух как некую материальную эктоплазму, хотя они, возможно, ничего такого вовсе и не подразумевали.
