– Друг мой Оскар, никогда не садитесь играть в шахматы с иезуитом, – сентенциозно изрек Герман, поднимаясь на ноги.
– Ни за что на свете. Желаю вам сегодня у него выиграть.
– Ну что ж, тогда, с вашего позволения…
Герман вооружился тростью черного дерева, облачился в плащ и шляпу и отправился на встречу со стратегически одаренным прелатом. Марина проводила его по саду, обратно же вернулась с моей высохшей одеждой.
– Прости, но, кажется, Кафка успел на ней поспать.
Действительно, одежда была чистой и сухой, но на всю округу благоухала котом.
– Когда я ходила за круассанами, позвонила из бара на площади в полицейское управление. Инспектор Виктор Флориан сейчас на пенсии, а живет в Вальвидрере. Телефона там нет, но я знаю адрес.
– Погоди минуту, я оденусь.
Станция фуникулера, ведущего на Вальвидреру, была в десяти минутах ходьбы от дома. Мы сами не заметили, как добрались туда неторопливым шагом и, купив билеты, оказались на платформе вагончика подвесной дороги. Холмы Вальвидреры мягкими линиями опоясывали город, повиснув над ним, как театральные ярусы над партером. Дома там, казавшиеся маленькими с такого расстояния, висели среди низких туч, словно елочные игрушки. Фуникулер медленно поднимался, а мы, приникнув к заднему стеклу вагончика, зачарованно наблюдали, как Барселона у нас под ногами расстилалась все дальше, к морю.
– Завидная, однако, работа – водить фуникулер, – предположил я. – Каждый день поднимать людей ближе к небу.
Марина скептически улыбнулась.
– Не согласна?
– Неужели это все, чего ты хочешь от жизни?
– Да не знаю я, чего жду от жизни. Не у всех жизненные перспективы столь ясны, как у Марины Блау, будущей лауреатки Нобелевской премии по литературе и хранительницы уникальной коллекции нижнего белья.
Марина вдруг стала такой серьезной и строгой, что я раскаялся в своей шутке.
– Кто не знает, куда он направляется, тот никуда и не прибудет, – холодно промолвила она.
Я показал свой билет:
– Я точно знаю, куда направляюсь!
Она отвела взгляд. Пару минут мы молча смотрели на панораму внизу. Проплыли мимо башни моей школы.
– Архитектура. Да, архитектура, – непроизвольно шепнул я вслух.
– Что?
– Архитектура – это то, чего я хочу. То, к чему я поднимаюсь. Ты первая, кому я это говорю.
Вот теперь она улыбалась мне. Фуникулер приближался к вершине горы, тарахтя, как старая стиральная машина.
– А мне всегда хотелось иметь собственную часовню. Что-нибудь предложите заказчику?
– Зачем часовню – целый собор. Разумеется, готический стиль. Дай время, и я тебе его построю.
Как раз в этот момент вагончик повернул, и солнце ударило ей в лицо. Никогда мне не забыть, как сверкали ее глаза – я ничего не видел, кроме этого света.
– Обещаешь? – она протянула мне руку ладонью кверху.
Я с силой ее пожал.
– Обещаю.
Мы нашли адрес, который Марина добыла в полицейском управлении: старый домик на самом обрыве. Сад весь зарос кустарником и бурьяном. Из них, как рука утопающей здесь индустриальной эры, торчал заржавевший почтовый ящик. Продравшись сквозь колючки ко входной двери, мы увидели облупленные стены, краска с которых под влажным морским ветром сходила, как обожженная кожа, и нагромождения связанных веревками картонных ящиков со старыми газетами. Инспектор Флориан не считал нужным тратиться на такие пустяки, как внешний вид.
– Вот где нужен архитектор, – заметила Марина.
– Или специалист по сносу…
Справа от двери красовался электрозвонок эпохи Эдисона, а из него во все стороны торчали провода. Я аккуратно постучал в дверь, стараясь не проломить гнилые доски насквозь или, чего доброго, не обрушить весь домишко под откос.
– Может, все-таки рискнуть нажать на кнопку звонка?
– Я туда пальцы совать не буду и тебе не советую, – ответил я и снова постучал.
Неожиданно дверь приоткрылась. В образовавшейся щели сантиметров в пять блестела накинутая из осторожности стальная цепочка, за нею – два глаза такого же стального цвета.
– Кто там?
– Вы Виктор Флориан?
– Допустим. Я спрашиваю, вы-то кто такие?
Властный голос без малейших признаков доброжелательности. Таким объявляют, что вам надлежит уплатить штраф за неправильную парковку.
– Мы вам хотим кое-что рассказать о Михаиле Колвенике. – Марина пошла ва-банк, пока дверь не захлопнулась.
И она тут же распахнулась настежь. Виктор Флориан был широк в кости, мускулист и одет в то, что ему, видимо, представлялось одеждой для спорта и отдыха. На лице навсегда застыло выражение, типичное для любого военного, лишенного войны, любого командира, которому больше некем командовать. Во рту – погасшая сигара, в нахмуренных бровях волос больше, чем у меня на голове.
– Кто такие? Откуда знаете про Колвеника? Кто дал мой адрес? – Флориан не произносил слова – он расстреливал нас ими. Тем не менее пропустил в комнаты, подозрительно осмотревшись по сторонам перед тем, как тщательно закрыть дверь – нет ли врагов на горизонте. Внутри было грязно и стоял крепкий запах; завалы бумаг напомнили бы древнюю Александрийскую библиотеку, если бы не были столь грязными, рваными и разбросанными по всей комнате – вентилятор шелестел ими, как ветер сухими листьями.
– Проходите.
Мы миновали комнату, стены которой украшала впечатляющая коллекция оружия – револьверы, автоматы, маузеры, ружья… иные революции начинались с куда меньшим боевым оснащением.
– Санта Мария… – пробормотал я.
– Помалкивай, ты не в церкви. – Флориан резко захлопнул дверь в свой арсенал.
Он вел нас в небольшую гостиную с прекрасным видом из окон – вся Барселона простиралась внизу в легкой дымке. Я подумал, что отставной инспектор на эту дымку сильно досадует, потому что она мешает ему наблюдать – раз уж нельзя его контролировать – город, над которым ему так хочется иметь власть. Даже теперь, на пенсии.
Он указал нам на диван с дырявой обивкой. На столе стояла до половины выеденная жестянка консервированной фасоли и открытая банка дешевого пива. Он обходился без стакана и тарелки. «Скромное обаяние жизни на государственной пенсии», – подумал я. Флориан уселся напротив, выхватил откуда-то дешевый будильник и поставил его перед нами.
– У вас пятнадцать минут. Если через четырнадцать минут я не услышу от вас, чего еще не знаю, потрачу пятнадцатую на то, чтобы вышвырнуть отсюда коленом под задницу.
Мы тем не менее говорили с Виктором Флорианом гораздо дольше, и по мере беседы сквозь брутальный защитный слой проступало лицо человека запуганного и до смерти усталого; человека, которому только и осталось, что сидеть в своем грязном скворечнике, перебирая старые газеты и надраивая старое оружие. Выслушав нас, Флориан внимательно осмотрел свою сигару, медленно зажег ее и задымил.
И только тогда, уставившись сквозь окно на туман над городом, заговорил.
16
– В 1945 году я был инспектором полицейской бригады здесь, в Барселоне. Просил перевода в Мадрид, но мне отказали – как раз начались события на Вело-Граннель. Дело в том, что бригада уже три года по заданию руководства отслеживала этого Михаила Колвеника – нувориша из иностранцев, в высшей степени подозрительного типа… но мы ничего на него не смогли найти. Мой предшественник копал, копал – и отказался, результатов не было. Вокруг Вело-Граннель были сооружены такие адвокатские укрепления, такая была на подступах к ним раскинута сеть из дочерних финансовых компаний… птица не долетит. Мне сверху намекнули, что для меня это дельце – отличный шанс продвинуться по службе. Таких шансов немного бывает в жизни, говорили мне, выиграешь – и окажешься в министерском кабинете, свободное расписание, личный шофер… Кто говорит «карьерист», тот говорит «идиот»; но это я понимаю только теперь.
Флориан сделал паузу, прочувствованно пыхнув дымом и сарказмом. Этот человек умел смеяться над собой. Он неосознанно жевал сигару, как ребенок – жевательную конфету.
