— Потому что вам это уже снилось раньше?
Он неохотно улыбается. Его темные глаза серьезны.
— Много раз. И всегда одно и то же. Когда я оборачиваюсь, меня оглушает звук одиночного выстрела. Красные пятна на ее животе. Они быстро расходятся, и вскоре она вся в собственной крови. Я подбегаю, подхватываю падающую женщину, но слишком поздно. И я беспомощен.
— Человек, который всем может помочь, беспомощен, — констатирую я.
— Не всем, — улыбаясь, возражает он. — Не могу помочь тем, кого показывают в телевизионных реалити-шоу.
Солнечный свет — вот чем он пахнет. Я закрываю глаза на одно мгновение — и оказываюсь во дворе моей бабушки среди свежевыстиранных простыней, сохнущих под высоким летним солнцем. Снова открыв глаза, я вижу, что он смотрит на меня. Спрашиваю:
— И что это, по-вашему, значит?
Пожимая плечами, он тыкает в кнопку «стоп», и лифт возобновляет движение.
— Ничего, просто сон.
На плоскости его щеки обозначается ямочка.
— Если только это не что-либо другое. У меня для вас задание. Проявите во сне инициативу. Возьмите вазу в руки и посмотрите, что у нее снизу.
— Допустим, я это сделаю. И что?
— Тогда я приглашу вас на ужин.
Несомненно, именно этого я и хочу.
Лифт останавливается, заставляя нас слегка покачнуться. Доктор Роуз продолжает на меня смотреть в ожидании ответа.
Слова будто застряли у меня в горле, затем с трудом вырываются наружу.
— Мне очень жаль, — говорю я, — но это едва ли приемлемо. Однако если завтра наступит конец света, имейте в виду, я буду жалеть о том, что не приняла приглашение.
Но на следующий день конец света не наступил. Не наступил и через день. А через шесть месяцев человечество было уже слишком поглощено своим стремительным исчезновением, чтобы переживать из-за отвергнутых приглашений на свидание.
День тянется мучительно. Каждый последующий час тяжелее предыдущего. Теоретически, по мере приближения к Бриндизи все должно быть наоборот, но, как и любая теория, этой тоже нужно пройти испытание практикой.
Когда я говорю об этом Лизе, она спрашивает:
— А что в Бриндизи?
— Корабли. Точнее, корабль. «Элпис».
— Я могу поехать с тобой?
Утром ее глаза казались остекленевшими, но сейчас она свежа и бодра. В треугольном вырезе ее футболки видны выпирающие ребра — словно ксилофон, обтянутый кожей. Мои точно такие же под дождевиком.
— Если хочешь.
Правда, мне пока не приходило в голову, куда бы она могла податься без меня.
— Я на это рассчитываю.
— Ура! — Она хлопает в ладоши. — А куда идет корабль?
— В Грецию.
— И зачем тебе нужно в Грецию?
— Потому что там мне надо кое с кем встретиться.
Она обдумывает сказанное несколько секунд.
— А если его там не будет?
— Будет.
— Но если все же нет?
— Будет.
— Будет, — повторяет она.
У Бена воспаленные глаза, с покрасневшего ободка левой ноздри каплей свисает сопля.
— Ты видела Стиффи?
Сейчас 2:53 ночи. В последние пять часов я не видела ничего, кроме своих сумбурных снов. Пытаюсь сосредоточиться. Когда я в последний раз видела его кота? В тот вечер, когда приходил Джеймс? Это было два, нет, три дня назад. Видела ли я мармеладного котика с тех пор?
— Он пропал?
Идиотский вопрос. Конечно, он пропал, иначе Бена сейчас здесь не было бы. Но сон наполнил мой мозг туманом, который еще не полностью рассеялся.
Бен вытирает под носом рукавом и плотнее запахивает свою извечную вязаную коричневую кофту на своем тощем теле. Сейчас я замечаю, что он очень бледен, и не только от яркого света в прихожей.
— Ага, уже пару дней нет. На него это не похоже, правда?
— Далеко от своей кормушки он не уходит.
— Ага.
Мне жаль Бена, Стиффи — все, что у него есть.
— Хорошо, я поищу его. Через несколько часов мне уже вставать на работу, но вечером мы будем вместе его искать.
— Правда?
Я стараюсь его ободрить, и вскоре Бен уходит. Сон не возвращается, в эту ночь уснуть уже не удается. Пятница, последний день рабочей недели. Сегодня вечером я увижу доктора Роуза. А это значит, что я видела Джеймса три дня назад, а не два.
Пар поднимается над чашкой в моих руках, образуя тонкую дрожащую преграду, отделяющую меня от доктора Роуза. Он смотрит на меня, но не как на женщину — как на пациента. Между нашей прошлой встречей и нынешней он повернул невидимый переключатель, и теперь каждый из нас опять играет положенную ему роль. Я этому рада. Действительно рада. Потому что я люблю эти пятничные вечера и хочу увидеть его в следующий раз. И через раз.
— Почему вы этим занимаетесь?
Мои мысли отвлекаются от кофе.
— Почему я занимаюсь уборкой?
Он кивает.
— Поверите ли вы мне, если я скажу, что люблю физическую работу?
Секунды тикают, он молчит. Он не двинется дальше, пока я не позволю ему исследовать эту часть моей личности.
— Потому что, когда умер Сэм, я поняла, что жизнь очень коротка и что я больше не желаю тратить ее на то, что мне не по душе. Поэтому я нашла работу уборщицы, не требующую от меня больших умственных усилий, причем с достаточно высокой оплатой и приличными условиями. Она дает мне возможность обдумывать, что делать дальше, куда пойти учиться. И меня это устраивает. К тому же налицо немедленный результат: что-то было грязным, затем стало чистым.
— И кем бы вы хотели стать в дальнейшем?
— Хочу стать счастливой.
— Я бы хотел это видеть.
— Что случилось с твоими друзьями? — спрашивает Лиза.
— Умерли.
— Мои тоже.
И чуть позже…
— Ты думаешь, для них это лучше?
— Иногда.
— Почему?
— Потому что не каждый может с этим совладать.
— Но мы ведь можем.
— Мы делаем все, что в наших силах.
— Как ты думаешь, что с нами будет?
— Я не знаю, — отвечаю честно. — А ты что думаешь?
Она пожимает плечами.
— Думаю, что я скоро умру. Мне страшно. А тебе страшно?
— Иногда. Но я стараюсь на этом не зацикливаться.
Импровизированная трость Лизы беспрерывно постукивает, помогая ей одолевать милю за милей. Мозоли на моих подошвах и пятках превратились в твердые мясистые шишки.
— Ты когда-нибудь была влюблена? — спрашивает она.
— Да.
— И как это?
— Захватывает дух и приводит сердце в трепет.
— А я никогда не была влюблена. По крайней мере я так думаю. Был у меня бойфренд Эдди. По-настоящему бойфрендом он, вообще-то, не был, скорее просто друг. Он поцеловал меня один раз, а после этого больше ни разу со мной не заговорил. Я проплакала целую неделю. Как ты думаешь, это была любовь?
— Может быть. Только ты можешь знать это наверняка.
— Я думаю, это не было любовью. Надеюсь. Но также надеюсь, что это была любовь. Потому что я не хочу умереть, не влюбившись хотя бы один раз.
Джеймс сидит на софе и, откинувшись на спинку, сосредоточенно изучает учебник размерами больше, чем его голова.
— Ну и что ты думаешь, Человек дождя?
Я смеюсь.
— Боже мой, ты не можешь его так называть.
— Очень даже могу. — Джеймс подмигивает мне.
Рауль оборачивается ко мне от вазы и улыбается такой ослепительной улыбкой, что я вспоминаю о солнцезащитных очках.
— Я знаю, как они меня называют за глаза. Могло быть и хуже. Как у Джеймса.
Джеймс пожирает Рауля глазами каждый раз, когда отрывается от книги. Отчасти похотливо, отчасти восхищаясь квалификацией молодого коллеги.
Рауль не обращает на это внимания.
— Она, должно быть, древнегреческая.
Джеймс вскидывает голову, как попугай.
— Именно это я и сказал.
— Но из какой эпохи? — произносят они одновременно.
— Похоже на недостающее звено, — заявляет Рауль, — связывающее два исторических периода.
