Ужинать я еду один, хотя Курильщик грозится присоединиться.
Возле Кофейника все еще толпятся любопытные. Останавливаюсь послушать, о чем они болтают и выясняю, что Македонский в знак протеста против выпуска облил себя бензином и поджег, после чего выпрыгнул в окно. Версия с бомбой была интереснее.
Возле столовой меня нагоняет Мартышка.
— Эй, а ты знаешь, что Лэри ушел в Наружность с Летунами? Ему там что-то срочно понадобилось.
Торможу, устрашенный этим известием. Лэри в наружности! Конец Света! Его там прибьют в первой попавшейся подворотне. Или он потеряется, залюбовавшись собственной тенью. И вернется с ног до головы в Болезни.
Я говорю Мартышке:
— Ну конечно. Мы в курсе. Спасибо.
И еду дальше.
В столовой под многочисленными заинтересованными взглядами я мажу и мажу бутерброды, которые придется взять с собой. Мажу их тем и этим, посыпаю солью и склеиваю. Ужасно нервничая из-за дурака Лэри. В его кожаном прикиде в Наружности полагается с ревом проносится на мотоцикле, а не ходить пешком, разинув рот. Такой, какой он есть, Лэри вызовет страстное желание избить его у каждого встречного моложе сорока. И ведь наверняка весь риск из-за какого-нибудь свадебного галстука гнусной расцветки.
Потом приезжает Курильщик с Толстым на буксире. Пока я по ложке загружаю в Толстого кашу, ужин заканчивается. Бросаю недокормленного Толстого и пытаюсь наесться сам, пока все не унесли. Понемногу начинаю понимать Слепого. Трудно быть Македонским, если ты им никогда не был. Толстый душераздирающе моргает над нагрудной салфеткой, разевая рот в ожидании пищи. Я швыряю вилку и спрашиваю Курильщика, намерен ли он и дальше прохлаждаться, в то время как я давлюсь из-за угрызений совести, или все же попытается мне помочь. Курильщик против ожиданий не спорит и молча берет ложку Толстого. Кормит он его из рук вон медленно, воробьиными порциями, но все-таки кормит, и я могу пожевать спокойно.
Постепенно вокруг нас собирается весь обслуживающий персонал столовой. Торчат над душой, поглядывая на часы. Я сгребаю бутерброды в пакет, хлопаю до ушей заполненного непроглоченной кашей Толстого по подбородку, говорю Курильщику: «Вперед!» — и со всей возможной скоростью рулю к выходу. Меньше всего я за себя отвечаю, когда вокруг начинают маячить невидимые циферблаты.
У нашей двери Курильщик мнется, как будто сомневаясь, хочет ли въезжать. На самом деле ему этого не хочется, но и деваться больше особенно некуда. Он берется за дверную ручку и говорит, не глядя на меня:
— А ведь я тоже был с вами в Кофейнике. В первый раз увидел что-то необычное сам, а не услышал, как ты об этом рассказываешь.
— Ну. И как? — спрашиваю с интересом. — Больше не скучаешь?
— Нет, — глаза у него прикрыты ресницами, не разобрать, что они выражают. — Не скучаю. Но ты мне вот что скажи. То, что я видел… это ведь было на самом деле?
— Смотря что ты видел.
— Мне почему-то не хочется об этом говорить. Я в себе пока не разобрался.
Я вздыхаю.
— Нам всем неохота об этом говорить. Я думал, тебя это бесит.
— Нет, — говорит он удивленно. — Совсем наоборот. Меня бы рассердило, если бы вы стали это обсуждать. Наверное. Не знаю. Но даже ты молчишь.
— И правильно делаю, — говорю я. — Македонский и так готов сквозь землю провалиться.
Курильщик кивает и наконец отворяет дверь.
Иногда мне кажется, что он уже совсем свой. Изредка.
Что вы, интересно, сделаете, если ваш сосед по комнате, кровати, столу и всему остальному, что вас окружает, разбудит вас среди ночи, с придушенным криком: «Вот он ты! Я наконец-то нашел тебя!»
В таких случаях в Наружности вызывают скорую помощь, но мы не в Наружности, поэтому я резво отползаю от него, отгораживаюсь подушкой и начинаю прикидывать, стоит ли кричать «караул!» сразу или немного подождать.
— Я нашел тебя! — повторяет Лорд, дергая подушку. — Не отпирайся, я теперь знаю, кто ты.
Вид как у законченного психа.
Я говорю, что и не думал ни от чего отпираться и что, слава богу, тоже знаю, кто я.
— А теперь, когда мы выяснили, кто мы такие, и оба все-все друг про друга знаем, давай спать дальше. Ночь на дворе. Посмотри, все спят. Баю-баюшки…
— Я хочу обратно, — говорит Лорд. — В сюда, раньше, и чтобы все было иначе. Или так же, но со мной.
— Ну и дурак, — говорю я.
— Это мой выбор.
Все они почему-то считают эти слова решающими. Вроде заклинания, против которого я якобы не смогу устоять. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
— Подумай, — говорю я со вздохом. — Подумай как следует и приходи опять.
Его пальцы стискивают мое запястье с такой силой, что, кажется, вот-вот сломают.
— Нет, пожалуйста! — просит он. — В другой раз я не найду тебя. Я и в этот еле-еле…
Совсем спятил человек.
— Стоп! — говорю я ему. — Опомнись, детка! Я здесь каждый божий день. Искать меня совершенно незачем.
Отодвигаю подушку, сажусь поудобнее и легонько щелкаю его по переносице, между бровями. Совсем слегка, еле дотронувшись, но Лорд отшатывается, как будто я стукнул его Мустанговой гирькой, и чуть не падает на спину. Зажмуривается. Открывает глаза. Таращится, словно видит впервые.
— Черт бы тебя побрал, — говорит он. — Ты сделал мне больно.
— А ты меня разбудил. Теперь мы друг с другом поквитались и можем спать с чистой совестью. Пока.
Взбиваю подушку и закрываю глаза, чуя, что мирный сон мне сегодня не светит.
Так и есть. Лорд не успокаивается.
— Ты — это он, — говорит Лорд. — Меня не обманешь.
Я опять сажусь.
— А вот и обманешь. Запросто. Достаточно захотеть.
В свете двух крохотных настенных ламп глаза его, как черные провалы. Бездонные окна черноты.
— Ты не можешь так со мной поступить. Я нашел тебя. Я попросил. Ты обязан помочь мне.
Удивительная самонадеянность!
Следующие полчаса я собираю в запасной рюкзак все необходимое.
Потом мы ползем. Долго, потому что по возможности тихо. Наконец, мы в прихожей, рядом с колясками, фонарики наготове. Я освобождаю Мустанга от гирь, чтобы он не звенел и не брякал. Сегодня я не беру с собой большой рюкзак, так что потеря равновесия ему не грозит. Мне уже расхотелось спать, я взбодрился, и сразу возникает желание перекусить, потому что первое, что меня настигает, как только я взбадриваюсь — голод, все остальное включается позже.
Лорд тих и любезен до ужаса. Всячески помогает и не лезет с вопросами. И хорошо, что не лезет, я не в том настроении, чтобы что-то ему объяснять.
Едем мы недалеко. Всего лишь в класс. Ночной визит к ненаглядной коллекции. В классе я расстегиваю запасной рюкзак и достаю из него три необходимых мне предмета. Цепь с подвешенными к ней часовыми колесиками. Такие водятся только в старых часах, не в тех, что работают на батарейках. Цепочку я надеваю на шею. Блокнот беру в руки. Карандаш в зубы. Теперь я готов.
Лорд кусает ногти, с затравленным видом рассматривая мою коллекцию. Можно подумать, это я его сюда заманил, а не он меня. Ощупывает висящий на птичьей клетке ремешок с крысиными черепками, снимает его и вертит в руках.
— Хрупкий экспонат, — предупреждаю я, вытащив изо рта карандаш. — Возможно, порча. Лучше не трогать.
Он вешает черепки на место. Мимолетно улыбнувшись, чем немедленно будит во мне охотничьи инстинкты.
— Эй, что ты про них понял? Признавайся! Я же увидел!
Лорд пожимает плечами. Свешивается с коляски, выуживает из кучи ничейных предметов широкополую черную шляпу и обматывает ее тулью ремешком. Черепки выстраиваются в круг, Лорд защелкивает медные бляшки, которые, оказывается, пристегивались именно к этой тулье именно этой шляпы, и осторожно кладет шляпу на сиденье стула с вороньим чучелом.
Меня хватает только на протяжное оханье.
Шляпа перестала быть просто шляпой, сразу сделавшись самым многозначительным экспонатом во всей коллекции.
— Вот это да! Спасибо, — говорю я. — Знаешь, а мне было показалось, что ты ее и наденешь.
