Она встряхнула головой, чтобы отогнать от себя мотив. Как она может слышать эти слова, когда плеер ей прямо в уши совсем другое поет, от которого ей не больно, а все равно:
Какой-нибудь человек — из тех, что вечно сидят в телевизоре и говорят про умное, — сказал бы, что слова той и другой песни мало друг от друга отличаются. Да разве дело в словах?
Она энергично качала ступней под рабочим столом. Плечи ее двигались в такт. И вдруг ей послышалось… послышалось, будто где-то совсем рядом хлопает крыльями большая птица. И вокруг нее стало белым-бело, снег был пушистый, лежал повсюду и падал крупными хлопьями; и, когда она глядела на этот падающий снег, ей казалось, что она сама куда-то поднимается. Она поднялась в воздух и, кружась вместе со снегом, подлетела к какому-то желтому окну. Она знала, что это ее окно и что за окном ее ждет он.
Она спала крепко, уронив русую голову на недошитую штанину (то была роба для заключенных), и улыбалась во сне. И никто ее не будил.
22
Кир выпил водку. В бутылке теперь плескалось едва-едва на донышке.
— Пойду теперь пацанов искать, — сказал Кир взводному, — ты тут подожди, я скоро.
— А ты позови их, Кириллов, — сказал взводный, — чего зря ходить, у тебя же нога…
— Да не, с ногой все нормально… А и правда — чего ходить? Давай вместе позовем.
— Зови ты, — сказал взводный, — я не могу.
Кир послушно закивал. Выпрямился, заорал во все горло:
— Ники-ич! Никич! Игорь!
Он прислушался, ожидая ответа. Батюшка с удивлением наблюдал за ним. Было тихо — слышно, как листья шелестят. Почему шума машин не слыхать, от шоссе-то отошли всего ничего? Глохну, что ли? Кир снова позвал, еще громче. Откуда-то сбоку, из кустов, вновь послышался странный глухой звук. Кир замолчал. Он весь напрягся и ладонь приложил к уху, чтоб слышать лучше. Звук повторился — теперь было понятно, что это птица пытается взлететь. Опять она за мной.
Ему теперь не составляло труда нагибаться, да и камней было полным-полно. Но ворона перестала его раздражать. Тут ее законное место. Пускай летает. Он еще раз крикнул, уже срывающимся голосом:
— Игорь! Никич!
Кладбищенская тишина отозвалась новым звуком — тоже из-за кустов, но уже не слева, а справа, как раз оттуда, где лужайка, где они с батюшкой сидели. Ну наконец-то! Кир бросился туда — не по дорожкам, а напрямик, через кусты. Без меня начали, гады. Бульканье, звяканье, стук ножа о банку. Он яростно продирался сквозь заросли, расталкивая ветки грудью и руками, отдирая колючки.
— Пацаны! — орал он. — Пацаны!
Там, на скамеечке, за столиком, сидел мужик-крот. На столике стояла едва початая бутылка водки — Кировой водки, той самой. Армейским ножом крот вскрывал банку консервов. Морда крота блестела жиром, усики трепетали, глазки совсем спрятались. Увидав Кира, крот вскочил, глазки заметались — он еще раздумывал, бросить ли водку или прихватить, но все-таки побежал так, без водки. Кир сорвал с шеи костыль и запустил в крота. Он знал, что теперь не промахнется, и точно: попал кроту прямо в спину, пониже лопаток. Бросок был с замахом, хороший, сильный. Но почему-то крот не упал: он как будто и не почувствовал удара, как если б костыль был сделан из бумаги. Кир бросился за ним вдогонку, он догнал бы его легко, если б тот не провалился опять в какую-то нору. Кир остановился подле норы. Земля вспучивалась — крот со стремительной быстротою уходил все глубже.
Кир подобрал костыль. Ему уже лень было преследовать крота. Он огляделся кругом. Лужайку обступали надгробия — лица, лица, лица. Он уж видел эти лица, когда сидел тут на столе и курил. Лица смотрели на него из медальонов. Одно из этих лиц было лицо Никича. Как он его сразу не признал — ослеп, что ли? Хромой, глухой да еще слепой. Но хромоты он теперь совсем не чувствовал. Ноги вроде и не было, но это нисколько не беспокоило, она была не нужна.
Он отшвырнул костыль. Заморгал, снова открыл глаза. Никич был в пиджаке и галстуке, тоже пацан совсем, как и взводный. Это он в военном билете такой был. А Игорь был в форме и с орденами.
— Ну, Никич, ты морда… — тихо сказал Кир. — Вы чего смылись?! Я вас сутки ждал, последнюю ногу отсидел…
Игорь и Никич не улыбались, рожи у них были серьезные, постные. Оба молчали. Но Кир знал, что они только притворяются серьезными, а сами рады встрече, как он, — до смерти. Он подмигнул им. Стал обходить остальные могилы, что были поблизости, — оказывается, все они были тут, рядом. Он проводил ладонью по надгробиям, шероховатым и гладким.
— Здорово, Саня… Здорово, Леха…
На одном из надгробий был нарисован полумесяц.
— Муха, татарская морда! — обрадовался Кир. — А ты что тут делаешь?!
Муха промолчал, но очень хитро подмигнул Киру — знаю, мол, чего делаю, да не скажу… Муха вообще был смешной такой — в тюбетейке, глазищи как уголья, зубы как рафинад. Кир совсем развеселился, уж Муху-то он никак не ожидал здесь встретить, даже не очень о нем и думал, а, оказывается, сильно скучал по нему.
— Привет, пацаны! — сказал он, обращаясь ко всем сразу. — Эй, взводный, слышишь? Я их нашел… Серега, а ты где?
Батюшка стоял столбом в сторонке, глядел на Кира испуганно, у него даже краска сошла с лица.
— Серый, не ссы! Тащи ту бутылку, что крот нам подарил. Пацаны, ща гулять будем… Никич, ну чего вы борзеете, а? Игорь… Сейчас гулять будем… — Он нетерпеливо повернулся к батюшке и протянул ему стакан. — Да, Серега? Отец Сергей?!
Батюшка поджал губы и замотал головой.
— Я не буду.
— Как хочешь, — усмехнулся Кир.
Он подошел к столику, взял водку, налил в стакан. — Ну! Идите, вмажем!
— Сережа… — тихо сказал батюшка. — Сережа, ты успокойся…
Кир расхохотался.
— Ты думаешь, я того, да?! — Он постучал себя по голове. — Да я этих обалдуев два дня назад вот как тебя видел. Живых!.. Щас, подожди… — Он повернулся к Игорю и Никичу. — Пацаны, ну? Вы что — обиделись? Ну, что я — зря сюда перся?!
Игорь и Никич молчали. Да нет, не похоже, чтоб обиделись — молчание их было дружелюбное, спокойное. Просто сказать нечего, а раз нечего, то и к чему базар. Кир стоял и глядел на них. В кустах что-то стукнуло, опять захлопала крыльями птица. Похоже было, что это очень большая птица, куда больше вороны, намного больше. Батюшка нервно оглянулся на звук. Щас креститься начнет… Но батюшка не стал креститься. А Игорь с Никичем все молчали. Нет, наверное, все-таки обиделись. Какого черта, сами от него свалили, а теперь обижаются. Кир сказал им:
— Не хотите, значит… Ну, и ладно. За вас.
Он отпил глоток и стал поливать остатками водки землю вокруг себя.
— Пейте, жмурики, хрен с вами. Никич, извини закуски, правда, нет… Серег, у тебя жвачка вроде была — дай, а?
Батюшка молча подал ему пластинку жвачки. Кир разломил ее на два кусочка. Дал Никичу половинку и Игорю половинку.
— Занюхайте. Игорех, а это тебе, спецом…
Он прикурил две сигареты и одну из них протянул Игорю. Потом подумал и Никичу тоже дал сигарету. Мало ли что Никич раньше не курил. Никогда не поздно начать, да, Никич? Никич разулыбался. Значит, Кир рассудил правильно. И не обиделись они. А молчали не потому, что не хотели говорить, а потому что не могли. Ну, как взводный не мог крикнуть и позвать их. Сложно у них все, у жмуриков.
Себе Кир прикурил еще одну. Он уселся верхом на скамейку, пачку сигарет бросил на стол. Он курил молча, затягиваясь с кайфом, глубоко. Батюшка подошел к нему и сел рядом. Смотрел на Кира, раскрывал рот, будто что сказать хотел, да не решался.
