Светящиеся румбы компаса вели Мишкину команду вперед. И так как ни Женька, ни Мошкины не отрывали взгляда от листа с компасом, они—бац! — крепко стукнулись лбами о высокую стену, преградившую путь. Тупик!..
— Ну, вот! — жалобно вскрикнул Женька. — Не пойду дальше!
— Да ладно! Да брось! — начали уговаривать его Мошкины, заботливо потирая друг другу лбы. Они оглянулись. Одинокая лампочка над дверью какого-то закрытого ларька выхватила из тьмы груду пустых ящиков. Мошкины бегом натаскали ящиков и сложили их пирамидой у стены.
Женька, не выпуская из рук лист с компасом, стал осторожно подниматься по ящикам, как по ступенькам. Мошкины поднимались за ним.
Борис, Молчун и Хихикало, уже успевшие перебраться через стенку в другом месте, там, где она была ниже, нетерпеливо поджидали «землепроходцев» с той стороны. И тут раздались какой-то сильный треск, грохот, крики! Цепляясь за выступы камней, Борис с приятелями поспешно взобрались на стену.
— Гы-гы-гы! — не выдержав, захохотал Хихикало. — Эй вы, чего развалились!
Неустойчивые ящики валялись на земле, а среди них барахтались Женька и Мошкины. Борис дал Хихикало подзатыльник, но было поздно. Женька и Мошкины с ужасом взглянули вверх, вскочили, Женька схватил картон, компас и — словно ветер свистнул! — ребята помчались по аллее.
— Куда вы? До Мишки всего восемьсот два шага осталось! — прокричал Борис. — Салаги... Нашел он кого учить...
— Ха, я и то сразу понял! — сказал Хихикало.
Женька и Мошкины не чуя ног бежали бы, наверное, до самой «отправной точки», до сарая, если 6 их не остановила возле дома обеспокоенная тетя Клава.
— Полуночник!—это Женьке.—А вы тоже хороши!—это Мошкиным. Они потупились.
— Гена! Юра! —разносился по улице голос их мамы.
— Я домой! — заторопились они.
— А Михаил где?—встряхнула тетя1 Клава Женьку.
А Михаил грустно сидел на пеньке у мостика через ручей, в восьмистах двух шагах от коварной стены, и раздраженно думал: «Связался с младенцами... Им бы не в плавание, а в тепленькую постельку! Им бы не шлюпку с парусом, а соску с погремушкой!»
Но вот вдалеке засветился глазок фонарика, и Михаил воспрянул духом: «Молодец Женька!— решил он. — Догадался фонарик прихватить!»
Круг фонарика разгорался все ярче, и вскоре слепящий луч уставился в лицо Михаила. По мостику зазвучали шаги.
— Наконец-то!—сердито сказал Михаил, прикрывая ладонью глаза. — Дождался!
— Вот именно... Дождешься ты у меня! — сердито сказала тетя
Клава, пришедшая точно по азимуту. С фонариком в одной руке, с картой и компасом — в другой.
Под шлюпкой
В доме тихо позванивала гитара, квартиранты-студенты приглушенно пели, чтобы не будить соседей на чердаке, веранде, летней кухне, а также самих хозяев, почивающих на раскладушках под тентом в саду. Накрывшись одеялом с головой, Борис в дремотном полузабытьи слышал и этот робкий гитарный звон, и пение, и храп отца, и мерное дыхание матери, и далекий голос моря, и совсем далекую музыку в парке, и говор проходящих мимо забора запоздалых прохожих. «Дурак дураком,—ругал он себя.— И чего я за Мишкой увязался?
Да если захочу, буду целыми днями и ночами по азимуту ходить! Куплю компас, почитаю в книжке как — и начну. Чепуха-чепуховина-чепухенция. С ходу научусь! И шлюпку могу построить, плавать буду. И нитроглицерин изобрету, подумаешь! Приехал тут из Москвы и задается! Но куда Мишка задумал плыть? Не иначе, Очень далеко, если азимут изучают! А, пустое это...» И, успокоенный, заснул. Ночью ему ничего не снилось. Ему вообще никогда ничего не снилось. Как-то он сказал об этом отцу, а тот его похвалил: «Здоровье, значит, хорошее и лишних мыслей в голове нету. До ста лет доживешь, как я». И хоть отцу было всего сорок пять, слова его надо было понимать так: он, мол, обязательно до ста доживет, чего и сыну желает.
Но как только рассвело и Борис проснулся (на свежем воздухе всегда быстрее высыпаешься), в голову опять полезли «лишние мысли»— баркас, азимут, Мишка, загадочная, интересная жизнь... Куда они задумали плыть? Вдруг решили махнуть в Севастополь? От зависти ну прямо умереть можно! Увидят боевые корабли, памятники, Малахов курган, а он, Борис, видел это только в кино, один раз. -
И вдруг у него родилась идея, такая простая, что можно только диву даваться. Он быстро оделся и поскорей унесся со двора, пока не проснулись родители и не послали его продавать фрукты. И несмотря на то, что отец отчислял ему определенный (им самим, отцом) процент от выручки, Борису было стыдно торговать фруктами, уж лучше билеты в кино перепродавать, билеты хоть взвешивать не надо в сетке на допотопном безмене. Тем более отец запрятал в сетке рыболовные грузила и покрасил черным, чтобы незаметно было, что обвешивают.
Как и ожидал Борис, у шлюпки «НАПАВТАЛ» никого не было. Шлюпка лежала вверх дном, потому что Мишкина команда вот уже второй день конопатила днище. Борис приподнял борт и юркнул внутрь. Он надеялся: вдруг удастся услышать, что означает название шлюпки. Начнут болтать о чем-нибудь, глядишь, и проболтаются.
Ждать ему пришлось недолго, каких-то полчаса. Мишкина команда тоже подолгу не залеживалась в кровати. Не то, что, например, Хихикало. Его и в десять не добудишься. Ну, Молчун еще куда ни шло, рано встает, собаку прогуливает, а так бы тоже спал до обеда.
— Я у сторожа четыре молотка достал и четыре долота,— послышался голос Михаила. — Теперь-то работа быстрей пойдет! — Он помолчал:— Трусы несчастные... От Борьки бегаете! Вы же его тогда повалили!
— Ну, повалил, — заискивающе сказали Мошкины. — Так у него же тогда рука была связанная!
— А вчера у него были руки развязанные, — заметил Женька. — Он же сильнее, это они случайно тогда.
Борис удовлетворенно улыбнулся под шлюпкой.
— А Борис еще и собаку может науськать, — продолжали оправдываться Мошкины.
— Вот дам вам испытание на смелость, — пригрозил Михаил.
— Что? — испугались Мошкины. Женька сказал:
— Не надо.
— Ты меня уже испытывал, — запротестовали Мошкины.
— Мало. Могу еще. Тут недалеко я склад обнаружил: две злющие собаки охраняют. Через двор склада две проволоки натянуты. А цепи у собак сквозь эти проволоки продеты. Ну, собаки вдоль них и носятся на цепях. Если даже друг на друга кинутся, не могут достать, — полметра не хватает. Вот и пробежите между ними, — сурово сказал Михаил.
Мошкины убедительно молчали.
— Не надо, а? — повторил Женька. — У меня грудь шириной, наверное, в сорок девять сантиметров, а между собаками, говоришь, полметра!
— И я вдвоем — тоже широкий, — как всегда, в один голос с опаской заметили Мошкины.
— А вы — боком, — насмешливо посоветовал Михаил.
— Я не умею, — заныли Мошкины.
— Потренируетесь, — все так же насмешливо заметил Михаил.
«Во дает!» — с уважением подумал Борис.
— Нет, давай так, — предложил Женька. — Мы никого теперь — втроем! — уточнил он,— больше бояться не будем — никогда! — снова уточнил он, — только, пожалуйста, не надо испытания на собак!
— На что? — спросил Михаил. — Я сказал: «Испытание на смелость...» Ну ладно, — смягчился он. — Раз вы обещаете никого не бояться, придется вам снова поверить. — Испытание... на собак отменяется. Я шутил. Я вам верю.
Женька и Мошкины облегченно вздохнули.
— Начали! — скомандовал Михаил.
И тут... над головой Бориса застучало, загрохотало! Это Михаил, Женька и Мошкины вставляли жгуты пакли в пазы и дружно колотили тяжелыми молотками по долотам, шпаклюя днище баркаса. В голове Бориса тоже неимоверно застучало и загрохотало, как и над головой! Он зажал уши руками. Ему казалось, что он сидит внутри огромного барабана. Сверху сыпались труха, пыль, кусочки смолы лезли в глаза, в нос, за пазуху. Борис на четвереньках перебрался под самую корму шлюпки, но и здесь все сотрясалось, стучало и стонало, хотя и не так сильно. Тончайшие, как волосок, солнечные просветы вверху, в пазах днища, наглухо закрывались темнотой, которая неумолимо приближалась к нему вместе с яростным грохотом молотков, забивающих паклю в щели.
