Он чувствовал все это из другой комнаты! Он как бы видел ее внутренними глазами своей души. Он разговаривал о вещах, которые всегда казались ему необыкновенно важны, но которые вдруг потеряли для него всякую важность. «Он знал теперь то, что одно важно. И это одно было сначала там, в гостиной, а потом стало подвигаться и остановилось у двери. Он, не оборачиваясь, почувствовал устремленный на себя взгляд и улыбку и не мог не обернуться. Она стояла в дверях сЩербацким исмотрела на него».
Толстой поразительно чутко передает смутность, скоторой Левин ощущал Кити в соседней комнате: Левин как бы чувствовал, что там не она, не живая Кити, а что-то «одно» — что-то туманное, среднего рода, — как бы облачко, сгусток чего-то самого важного для него. Экстрасенсы сказали бы, что он ощущал ее «биополе», чувствовал энергетическое облачко, из которого оно состоит. И он видел на своем внутреннем экране, как это «одно» «стало подвигаться», а подойдя к двери и став видимым, оно вдруг сгустилось, и он почувствовал — еще не видя — не просто какое-то нечто, а ее «устремленный на себя взгляд и улыбку».
И заговорив, они понимают друг друга не через слова, а через прямое — «телепатическое» — улавливание мыслей друг друга, через непосредственное ощущение чужих ощущений.
«Она сморщила лоб, стараясь понять. Но только что он начал объяснять, она уже поняла… Левин радостно улыбнулся: так ему поразителен был этот переход от запутанного многословного спора сПесцовым и братом к этому лаконичному и ясному, без слов почти, сообщению самых сложных мыслей».
Напряжение счастья и страх потерять это счастье достигли у них предела, и на этом пределе у них начинается апогей «телепатии».
«— Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: «Когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу;но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать…
— Я поняла, — сказала она покраснев.
— Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым обозначалось слово никогда.
— Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда[11]!
Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о… Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «Тогда я не могла иначе ответить».
Он взглянул на нее вопросительно, робко.
— А т… А теперь? — спросил он.
— Ну, так вот прочтите. Я скажу то, что бы желала. Очень бы желала! — Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «Чтобы вы могли забыть и простить, что было».
Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: «Мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».
Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.
— Я поняла, — шепотом сказала она.
Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила.
Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастья… Но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: да».
Эта сцена — великое предвосхищение будущих открытий, и она больше века поражала своей загадочностью и ставила в тупик несколько поколений читающих. И только сейчас мы начинаем понимать, как стало возможно это невозможное, почти колдовское проницание людей друг в друга.
Как это было в жизни.
Впрочем, может быть, это только фантазия, художественный вымысел? Но вот разговор Толстого с юной Соней Берс, его будущей женой — разговор, который был на самом деле[12].
Однажды — у них еще не было объяснения, было только тяготение друг к другу — Толстой написал ей мелком на карточном столе: «В. м. и п. с. с. ж. н. м. м. с. и н. с.».
Можно ли отгадать, какие слова таятся за вереницей этих букв? В обычном состоянии, пожалуй, невозможно, но в особом… Софью Берс озарило:
«Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья», — прочла я.
Сердце мое забилось так сильно, в висках что-то застучало, лицо горело — я была вне времени, вне сознания всего земного: мне казалось, что я все могла, все понимала, обнимала все необъятное в эту минуту».
Что такое эти вспышки ясновидения, это странное ощущение всемогущества, всепонимания, выхода из времени, из всех земных пут? Видимо, это загадочное состояние разбудили в ней и первые вспышки любви, и тайное предощущение будущих поворотов, и смутное понимание, что с ней происходит что-то сверх-значительное…
«— Ну, еще, — сказал Лев Николаевич и начал писать:
«В в. с. с. л. в. н. м. и в. с. Л. З. м. в. с в. с. Т.»
«В вашей семье существует ложный взгляд на меня и вашу сестру, Лизу. Защитите меня вы с вашей сестрой Танечкой», — быстро и без запинки читала я по начальным буквам.
…Наше возбужденное состояние было настолько более повышенное, чем обычное состояние душ человеческих, что ничто уже не удивляло нас».
Сильная любовь как бы рождает в психике человека новые приемники, которые улавливают скрытые излучения чужой психики. У любящих появляется «внутривидение», «дальночувствие», начинают идти чередой — но у одних часто, у других редко — мгновенные озарения, наития, подсознательные прозрения в близкой душе.
Об этих таинственных силах психики много думал Гёте. Он был убежден: «Есть такие состояния, когда щупальца нашей души протягиваются за ее телесные границы… Каждому из нас присущи электрические и магнетические силы, которые наподобие настоящего магнита что-то притягивают или отталкивают…
…Эта магнетическая сила очень велика и воздействует даже на расстоянии. В юности нередко бывало, что на одинокой прогулке меня вдруг охватывало влечение к любимой девушке, я долго думал о ней, и потом оказывалось, что она и вправду встречалась мне. «Мне вдруг стало так тревожно в моей светелке, — говорила она, — что я ничего не могла с собой поделать и поспешила тебе навстречу».
И Гёте рассказывает про случай, когда он вернулся после отлучки, но из-за придворных обязанностей три дня не мог навестить свою возлюбленную. Наконец он вырвался к ней, но, подойдя к ее двери, услышал чужие голоса и повернул назад.
«Мрачный и снедаемый страстью, я кружил по городу, наверно, с час, с тоской думая о возлюбленной и стараясь почаще проходить мимо ее дома». Идя мимо в очередной раз, он вдруг заметил, что в ее окне нет света, и кинулся искать ее. Сначала он ходил по освещенным улицам, но вдруг его потянуло в маленькую и темную боковую уличку. Он пошел почти на ощупь и спустя сто шагов вдруг увидел идущую навстречу женщину: это была она…
— Почему вы не приходили? — спросила она. — Я сегодня случайно узнала, что вы уже три дня как воротились, и весь день проплакала: думала, вы совсем меня забыли. А час назад такая тоска на меня напала, такая тревога… (Как раз в это время он ушел от ее двери, «мрачный и снедаемый страстью»). Ко мне пришли подруги, и мне казалось, что они сидят целую вечность. Наконец, они ушли, я невольно схватила шляпу и пелерину, меня влекло на воздух, в темноту… И все время я думала о вас, надеялась вас встретить».
«Я не обманулся, — говорит Гёте, — веря в незримое воздействие таинственных сил». Об этих таинственных силах, в том числе и тех, которые будила в нем любовь, рассказывает и Марк Твен в своих статьях о телепатии, о них говорят и другие писатели — Шарлотта Бронте, Тургенев, Бунин, Куприн, Джек Лондон, Стефан Цвейг и т. д.
По-моему, дважды в жизни человек бывает сензитивом. Сначала — когда он рождается, в первые месяцы и первые годы жизни: младенец прямо, телепатически ощущает чувства матери, он прямо заражается ее настроениями, настроениями других близких. До рождения он рос в поле материнской энергии, и оно управляло им: он смеялся, когда смеялась мать, плакал, когда она плакала — это установили физиологи. И рождаясь, младенец долго еще живет как бы спаянный с энергетическим полем матери, сверхчувствительный к ней. Потом эти врожденные способности пропадают, возможно, от неверного воспитания, но, может быть, и от других причин.
