Совместимы ли любовь и семья?
Бывают очень неожиданные переклички, почти неправдоподобные совпадения — сквозь века, континенты, материки другой культуры, иной психологии… У взглядов, рожденных на самом западе Евразии, во Франции, вдруг появляется живое подтверждение с самого востока Евразии, из Приморского края.
«Мне 45 лет, мужу 48, недавно мы отметили серебряный юбилей. Наше детство и юность прошли в одном поселке, на одной улице. Он был заметным парнем, рослым и красивым, а я простенькая и неброская. Даже характеры у нас — полная противоположность: он спокойный и молчаливый, я резкая и шумная.
Жили мы нелегко, работали, учились, растили сына и дочь. Было у нас все — и ссоры, и неувязки, и тяготы с жильем, неприятности с работой.
Многие стараются найти объяснение, что такое любовь. По-моему, нет этому объяснения. Это совокупность чувств, в этом чувстве слились воедино желания, мысли, снисхождение, жалость, уважение друг к другу. Мы оба знаем, что любим друг друга, а как это объяснить, не знаем. Знаем только, что не сможем друг без друга. Но наше чувство мы назвали любовью только спустя 14 лет жизни. Оно не гаснет с годами, а становится мягче, как огонь при дневном свете.
Мы как бы дополняем друг друга, наши друзья говорят, что нас порознь даже представить нельзя. А муж как-то обнял меня, а два пальца другой руки, указательный и средний, сложил вместе и показал мне. Смотри, мы два, как один! Эти пальцы так и остались в моей памяти символом нашей любви, и мы уже много лет два, как один» (Лидия Яковлевна Степкина. Приморский край, Надеждинский район, поселок Новый, январь, 1980.)
Противоположность характеров, постепенное нарастание супружеских чувств, рождение особого сплава чувств, который сделал каждого из них частью другого, — удивительно, с какой чистотой эти психологические пружины счастья проявились в их судьбе.
У Андре Моруа есть афоризм: «Самое трудное в браке — уметь перейти от любви к дружбе, не жертвуя при этом любовью»[133]. К сожалению, мало кто умеет делать это, а у неумеющих супружеская ладья часто становится галерами, а то и идет ко дну.
Прошу прощения за формулу, но счастье прямо пропорционально со-участию в нем. Конечно, истоком счастья служит душевное родство людей, но когда у них кончается весна счастья, именно от их со-усилий зависит, будет ли у их счастья лето или оно угаснет на своем восходе.
Да, любовь — царь среди чувств, но почему-то семья — чаще всего не трон для этого царя, а гроб. Может быть, любовь и семья несовместимы? Может быть, какие-то их вечные свойства не дают им уживаться друг с другом, и попытка опереть семью на любовь — тяжелая ошибка человечества?
Не будем торопиться, подумаем. Скорее всего у любви и семьи есть и совместимость, и несовместимость. Хорошо совмещаются их сильные стороны: повышенная забота друг о друге, отношение к близкому как к себе самому — не «ролевое», обезличенное отношение, а глубоко личностное, в котором до дна выявляется весь человек.
Но вот тут-то, в этой высшей точке любви и семьи, и начинается их расхождение. Именно тут, на пределе их совместимости, выявляются те их слабые стороны, которые предельно не совмещаются между собой…
Любовь выводит на свет лучшие стороны человека, семья — и лучшие, и худшие. Проявления наших лучших сторон подпитывают любовь, проявления худших — истощают. А у семьи для этих худших сторон есть мощный проявитель: ее теневые стороны — рутина и конфликтность семейного обихода.
Как на контрастной фотобумаге, этот проявитель резко вскрывает наши самые скрытые изъяны и слабости. И когда семейный обиход лавиной обрушивает друг на друга двух людей, это наносит сильнейший удар по слабой стороне любви — ее ранимости и уязвимости.
Чем полнее открытость людей друг другу — вершина любви и семьи, — тем больнее каждый из них ранит близкого своими изъянами, и тем неотвратимее эти изъяны гасят любовь. Получается, что самое лучшее в союзе любви и семьи — слияние двух душ, их предельное самовыявление друг перед другом — рождает самое худшее в этом союзе: угасание любви, охлаждение семейного климата.
Получается, что чем ярче светлые стороны этого союза, тем темнее его теневые стороны. И выходит, что любовь в семье — это как бы змея, которая жалит саму себя, из самой себя рождает свою гибель…
Есть ли выход из этого заколдованного круга? Можно ли победить этот самоубийственный парадокс?
В старой притче врач говорит больному: «Нас трое, ты, я и болезнь. Если ты будешь с болезнью, вы будете сильнее, если со мной — мы будем сильнее…»
Когда любовь и семья вступают в союз, в нем тоже возникают здоровые и больные силы. Они живут в нестойком равновесии, и судьба этого равновесия зависит именно от человека: кому он будет больше помогать своим поведением, та сила и победит.
Но можно ли сделать, чтобы лучшее в союзе любви и семьи не рождало худшее в нем, не вело к самоотравлению этого союза? Можно ли, чтобы предельная открытость двух людей не вела их чувства к последнему пределу?
Наверно, можно. Но для этого надо, чтобы предельная открытость не была беспредельной: чтобы она как можно больше открывала близкому лучшее в себе и как можно меньше — худшее. (Так, кстати, и ведут себя счастливые пары — об этом дальше, через несколько страниц.)
Это простейшее, азбучное правило психологической культуры любви. Идеал этой культуры — но самый земной, самый практический идеал, — чтобы в ежедневных микроконтактах близких людей было как можно больше радостных контактов и как можно меньше горестных или безразличных.
Давать максимум радости и минимум огорчения — вот модель того единственного микроконтакта, который только и способен продлять любовь.
И каждый свой разговор, каждый взгляд, каждое общее занятие стоило бы подстраивать к этому практическому идеалу. Кстати, такой «максимализм» обычен для счастливых пар, и хотя он очень труден, но это единственная защита от быстрого угасания чувств.
Такой «максимализм» точно соответствует самому устройству человеческой психологии, его ждет, жаждет, требует сама ткань наших любовных чувств.
Припомним: для наших чувств любимый человек — сверхценность, мировая величина, и каждый его шаг на весах подсознания — это как бы шаг великана, каждый вдох — порыв радости или горя.
Для любовных чувств нет незначащих контактов, и самый мимолетный из них хотя бы на микрон усиливает или ослабляет чувства. И потому каждый такой контакт (кроме, конечно, конфликтных) должен бы прибавлять человеку светлые, положительные эмоции и убавлять темные, отрицательные. Это, очевидно, стержневой закон поддержания любви, самое главное правило ее будничной «техники безопасности» — та самая первичная ниточка, из которой должна бы ткаться вся материя ежедневных отношений.
Но, кроме недостатков близкого человека, любовь меркнет и от привыкания к его достоинствам, даже самым ярким. Это, пожалуй, самый опасный из вечных врагов любви. Он гасит любовь как раз тем, что ее зажигало, вызывало к жизни — достоинствами любимого, вернее, «избытком общения» сними. Такой избыток рождает психологическую сытость этими достоинствами, притупляет тот голод по человеку, который и есть любовь…
Любви грозит не только то, что ей чуждо, внешне, противоположно, но и то, что составляет саму ее сокровенную суть — тяготение к любимому всей душой и всем телом, желание быть сним как можно ближе и как можно дольше…
Об этом внутреннем враге любви и о противоядиях от него я собираюсь подробно рассказать в следующей книге. Сейчас можно сказать только, что наши чувства тускнеют и от чрезмерного, и от однообразного общения с любимым. Самое сладкое приедается, когда его ешь каждый день, и любви нужны — как воздух — перемены, разнообразие, выдумка…
Максимум разнообразия в проявлении достоинств, минимум в проявлении недостатков, — пожалуй, только такое двуединое поведение может ослабить те минусы, которые рождает союз любви и семьи. Только оно (если говорить о личных пружинах) может сделать семью оазисом, а не могилой любви — кусочком седьмого неба на грешной земле…
