– Я это хорошо помню.
– Так. Продолжайте.
– Когда я проснулась утром после той ночи, военного не было. Я спросила у матери, где он? Она меня шлепнула и сказала, чтобы я прикусила язык.
– Когда он появился во второй раз?
– Тоже ночью.
– Он был один?
– Нет, их было двое.
– Что вы подслушали в ту ночь?
– Он говорил… Я смотрела на него в щель и вся тряслась, что-то мне было страшно, не знаю. Он тогда сказал: теперь пусть моют золото не драгой, а голыми руками. И что, если еще вторую драгу разворотить, тогда прииск накроется, или как-то по-другому сказал. И еще, что большая шахта на Разлюлюевке накроется завтра. Я это хорошо помню. А потом говорили – кого НКВД арестовало на прииске…
II
«Так вот где собака зарыта. Узелок-то когда завязан. А может, еще раньше».
Слушая Анисью, перехватывая каждый ее вздох, заминку, Демид все еще не мог поверить, что такой чужой, глуховатый голос, отвечающий на сдержанные, спокойные вопросы подполковника Корнеева, принадлежит именно Анисье Головне, а не какой-то незнакомой женщине, которую Демид никогда не знал. Но перед ним сидела Анисья. Вот тут, рядом, в двух шагах от него. Он, конечно, помнит, когда Анисья прибежала к нему, как она тогда плакала от страха и от укуса змеи. Но он понятия не имел о тайных связях с Ухоздвиговым покойной Головешихи.
«Если бы я знал правду, то не ушел бы из тайги. Нет! Другой был бы коленкор».
– Я вот хочу спросить, почему Анисья не сказала мне правду тогда? Если она и сейчас все помнит, как происходило дело?
Анисья, закусив трясущиеся губы, сдерживая подступившие слезы, напряженно разглядывала собственные руки.
– Отвечайте, Головня.
– Я… Я ничего не могу сказать… Я не знаю, почему я тогда не рассказала все.
– Что вы спросили потом у матери, когда тот военный уехал от вас? И что она вам ответила?
– Мать? – В глазах Анисьи стояли слезы. – Когда я спросила, кто такой военный, который уехал, и почему она называла его Гаврей, она мне сказала, что мой отец мученик, что ему приходится скрываться, что все прииски в нашей тайге – его и ее собственные и что они их скоро вернут. А я буду их единственной наследницей… И что Головня не отец мне.
– И вы сумели сохранить тайну матери?
– Да, – пролепетала Анисья, облизнув губы.
– Теперь расскажите, когда в вашем доме появился артельщик-промысловик, в котором вы сразу опознали того же военного. И как он назвался?
– Это случилось в начале войны, в июле. Они вчетвером приехали, в Белую Елань. Ехали в тайгу будто бы добывать смолу-живицу для военного завода. Трое остановились у Санюхи Вавилова, а бригадир артельщиков у нас. Он был в военной форме, с кубиками. Капитан какой-то военной части. Не помню. Михаил Павлович Невзоров – так его звали. А мать велела мне звать его дядей Мишей. Я его узнала… Приехали они днем. Я и мать были дома. Когда он вошел в избу, мне показалось, что я его где-то видела.
– Что он говорил о войне?
– Он жил всего три дня. По вечерам у нас собирались мужики: Филимон Прокопьевич, завхоз колхоза, Санюха Вавилов, Михей Замошкин, Вьюжников. Он говорил им, что к осени в Сибири установится новая власть, что каждый будет хозяином, как было раньше. И что в Белой Елани жизнь сразу пойдет в гору.
– Вы тогда вступили в комсомол?
– Да. В школе вступила. Тогда я только что получила аттестат.
– Зачем вступили в комсомол? Расскажите.
Анисья еще ниже уронила голову.
– Зачем вы вступили в комсомол, если ждали переворота власти?
– Я не ждала.
– Но ведь мать внушала вам, что вы дочь золотопромышленника, что отец ваш – хозяин приисков, и вы верили этому?
Демид пытался прикурить папиросу, но никак не мог зажечь спичку.
– Когда вы узнали от матери, что этот человек – ваш отец – Гавриил Ухоздвигов?
– Когда он ушел в тайгу, мать мне все рассказала.
– Что вы знали о пожаре тайги?
– Из разговора матери… я поняла, что тайгу подожгли артельщики, которые приехали с ним.
– Когда он уехал в город, Ухоздвигов?
– Осенью. Я тогда ехала с ним в Красноярск в институт.
– Когда он вернулся?
– Опять в июле, на другой год.
– Где вы с ним встретились?
На пароходе. Я ехала из города. Он встретил меня на палубе, сразу, как пароход отошел от пристани города. Я ехала в четвертом классе, и народу было очень много. Была страшная давка. Он перенес мои вещи в каюту.
– В какую каюту? И на каком пароходе вы ехали?
– На «Академике Павлове». Он взял разрешение у капитана занять служебную каюту. Там ехала еще какая-то старушка, я ее не помню. И еще какой-то человек, – пролепетала Анисья.
– Ни старушки, ни постороннего человека не было с вами в каюте, – поправил подполковник.
– Были! Были! Не одна же я была с ним!
– Так вы отвечали на всех прошлых, допросах. Но следствие располагает другими данными. Зачитайте, майор, показания капитана парохода Васютина. Вы знаете такого капитана? Вспомните.
– Был капитан. Но я… я не знаю его фамилии.
Майор Семичастный зачитал показания капитана парохода Васютина: «Личность на фотографии я опознал. Помню я его. Дело было в августе 1942 года. Мы уходили в рейс в Минусинск. Человек этот принес ко мне в каюту пару бутылок коньяка. В то время коньяк был редкостью. Он назвался каким-то инструктором крайзаготпушнины, точно не могу сказать. За беседою он много говорил о предстоящем разгроме фашизма и вообще показал себя патриотом. Сам он – будто инвалид, с той войны. Я хорошо помню: он показывал «белый билет», но по какой статье он был снят с воинского учета, не могу сказать. Может, я тогда не обратил внимания на статью. Потом он, в виде одолжения, попросил у меня разрешения занять служебную каюту, так как с ним будто бы ехала его дочь. Каюта была не занята, и я отдал ему ключ. Там я увидел девушку».
«Пила ли та девушка коньяк?»
«Пила. Рюмки две выпила. Это я хорошо помню».
«Вам показана фотокарточка одной женщины. Не опознаете ли вы в этой личности ту девушку?»
«Это она самая. Совершенно точно».
«Какие были взаимоотношения у того человека с этой девушкой?» – «Очень любезные, но не похожие, что этот человек был ее отцом. Девушка стеснялась немного, но когда выпила коньяк, то, как я обратил внимание, не отказывалась от ухаживания со стороны своего покровителя даже в моем присутствии».
«Личность вот на этой фотокарточке – Гавриил Иннокентьевич Ухоздвигов. Это тот самый» человек?»
«Тот самый».
«Личность вот на этой фотокарточке – Анисья Мамонтовна. Головня. Этот та девушка?»
«Та самая».
«Имели ли вы какие-либо личные счеты с указанными личностями?»
«Никогда и никаких. Они только раз проехали на моем пароходе. Больше я их нигде не встречал».
Майор Семйчастный попросил Демида взглянуть на протокол; затем он подозвал к столу Анисью Головню.
– Взгляните на подпись капитана Васютина.
Словно омертвевшими, остановившимися глазами Анисья глянула на протокол, но не видела не то что подписи Васютина, но и папки с бумагами.
– Садитесь, – сказал ей майор.
И она машинально опустилась на стул.
– Зачитайте, майор, показания Гавриила Ухоздвигова.
– Не надо! Не надо! – вскрикнула Анисья, умоляюще вскинув глаза на подполковника.
– А разве вы знаете, какое это показание? Мы его вам еще не зачитывали. Послушайте.
Анисья всхлипнула, вытирая слезы, пила воду, и зубы ее звонко цокали о стекло. Все эти звуки бились в Демиде, отдаваясь в сердце. Ему было невыносимо тяжко.
Между тем Ухоздвигов показал вот что:
«Вопрос: Вас познакомили с показаниями капитана парохода Васютина. Подтверждаете ли вы это показание?
Ответ: Подтверждаю. Личных счетов с Васютиным не имею.
Вопрос: Какую цель вы преследовали, уединяясь в каюту с Анисьей Головней?
Ответ: Я постарался сделать все возможное, чтобы направить ее на путь борьбы с коммунизмом, чему я посвятил всю жизнь. Я видел в ней цельный характер. Я начал с того, что мы с нею не чужие люди, а родственные души, хотя ни она, ни я словом не обмолвились, что мы родственники по крови. Я знал и твердо уверен, что она в будущем последует моему примеру, посвятит всю свою жизнь борьбе с коммунизмом. И эту мысль я ей сумел хорошо внушить и разъяснить.
