Все, что осталось от гордого и отважного народа. Все явились на последнюю битву.
Слева от айнрити, в самом сердце города, как кисея в воде, поднимался дым. Он закрывал Первый храм и Священные высоты. Изнутри сверкали молнии, ослепительное сияние прорывалось сквозь клочья черноты. Грохот и раскаты грома рокотали вдалеке и казались страшнее языческих барабанов.
Нангаэльцы с заплетенными в косы волосами запели первыми, к ним присоединились нумайнериши. Они затянули мистический гимн Воина-Пророка. Вскоре все войско айнрити пело глубокими голосами:
Ритм кианских кимвалов ускорился, ряды их прочертили поле и пастбища черными полосами. Затем все когорты вдруг разом ринулись вперед. Скачущие впереди сапатишахи воздели к небу сабли и громко закричали. Гранды и самые яростные их родичи подхватили боевой клич, полный ярости и боли, а за ними и все войско.
Столько выстрадано. Столько смертей не отомщено.
Земля выскальзывала из-под копыт. Еще быстрее. Еще быстрее.
Люди рыдали от благоговения и ненависти. И казалось, что сам Единый Бог слышит их...
Перед ними протянулся Скилурский акведук, прямой линией уходящий от города к горизонту. Длинный ряд уцелевших и пол-
ностью обвалившихся арок. Айнрити столпились между обрушенными сваями и грудами щебня, окружили основание стеной щитов и отчаянных воинов. Расстояние сокращалось. Время распалось на мельчайшие мгновения. Какой-то миг песня звучала на фоне слитного шума боя...
Затем мир взорвался.
Ломались копья. Трещали щиты. Лошади пугались и пятились или проталкивались вперед. Люди кололи и рубили. Боевой клич и песня угасли, вместо них к небу поднимались вопли. С высот акведука айнритийские лучники непрерывно осыпали врагов стрелами. Другие воины отламывали камни и сбрасывали их на врага. То и дело язычники прорывались на дальней стороне, где их встречали тидонцы и айнонские рыцари. По всему фронту лилась кровь и шла рукопашная битва.
— Даже дуниане,— говорил Моэнгхус,— не до конца избавились от слабостей. Даже у меня они есть. Даже у тебя, сын мой.
Намек был ясен: «Испытания сломали тебя».
Это ли сдучилось под черными ветвями Умиаки? Келлхус помнил, как его сняли с тела Серве, как забинтовали руки льняными повязками. Он помнил, как жмурился от солнечного света, пробивавшегося сквозь листву. Он помнил, как шел, восставший из смерти, и видел тысячи Людей Бивня: они плакали от изумления, облегчения и восторга, от благоговения...
— Есть нечто большее, отец. Ты должен знать. Ты — кишаурим. Он помнил голос.
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Его слепой отец, казалось, внимательно рассматривал его.
— Ты говоришь о видениях, о голосе из ниоткуда. Но скажи мне, где твои доказательства? Почему ты считаешь, что это не безумие?
СКАЖИ МНЕ.
Доказательства? Какие у него есть доказательства? При настоящем наказании душа закрывается. Он видел это столько раз, в стольких глазах... Так почему же он так уверен?
— Но на равнине Менгедды,— сказал он,— шрайские рыцари... То, что я предрек, свершилось.
Для рожденного в мире эти слова прозвучали бы невыразительно, без тревоги и смущения. Но для дунианина... «Пусть думает, что я дрогнул».
— Счастливое стечение обстоятельств,— ответил Моэнгхус,— и ничего более. Прошлое определяет будущее. Как иначе ты достиг бы того, чего достиг?
Он был прав. Пророчества могло и не быть. Если конец определяет начало, если то, что приходит после, управляет тем, что происходит до, как ему удалось управлять столькими душами? И как Тысячекратная Мысль подчинила себе Три Моря? Принцип причины и следствия просто обязан быть верным, если его допущения дают на это право...
Отец должен быть прав.
Но что тогда означает эта уверенность, эта несгибаемая убежденность в том, что отец не прав? «Я безумен?»
— Дуниане,— продолжал Моэнгхус,— считают мир замкнутым. Они полагают, что все земное находится здесь, и тут они сильно ошибаются. Этот мир открыт, наши души стоят по обе стороны границы. Но то, что лежит по Ту сторону, Келлхус, есть лишь искаженное отображение того, что внутри. Я посвятил изысканиям почти столько же времени, сколько ты успел прожить, и не нашел ничего, что противоречило бы этому принципу. Люди не могут видеть из-за врожденной неспособности. Они слышат только то, что подтверждает их страхи и желания, а все остальное отвергают или не замечают. Они привязаны к доказательствам. Одни события поражают их, другие они пропускают. Сын мой, многие годы я наблюдал. Я подсчитывал, и мир не давал мне форы. Он абсолютно безразличен к людским страстям. Бог спит... Так было всегда. Только наше стремление к Абсолюту может пробудить Его. Значение. Цель. Эти слова не означают чего-то данного нам. Нет, они означают нашу задачу.
Келлхус стоял неподвижно.
— Оставь свою убежденность — говорил Моэнгхус— Ибо ощущение уверенности обозначает истину не более, чем ощущение во-
ли — свободу. Обманутый человек всегда чувствует себя уверенным, как люди всегда считают себя свободными. Это говорит лишь о том, как можно заблуждаться.
Келлхус посмотрел на ореол вокруг своих рук, удивился тому, что этот свет не освещает и не отбрасывает тени... Свет самообмана.
— Но мы, сын мой, не можем позволить себе роскошь ошибаться. Пустота... пустота пришла в мир. Она упала с небес тысячи лет назад. Дважды она поднималась из пепла своего падения. То, что было в первый раз, Завет называет куно-инхоройскими войнами, второй раз — Первым Армагеддоном. И она готова подняться в третий раз.
— Да,— прошептал Келлхус— Он говорит мне то же самое. ЧТО Я ЕСТЬ?
— He-бог? — спросил Моэнгхус Келлхус немедленно замолк. Будь у отца глаза, думал он, взгляд их должен был останавливаться и расплываться, когда возникало и уходило вглубь понимание.— Тогда ты и правда безумен.
Крики. Отовсюду крики. Нисходят из ослепительного, мерцающего солнечного света.
— Император! Бог Людей!
Его люди... его славные воины пришли спасти его.
— Он мертв! Нет-нет-нет!
— Сейен сладчайший, наши молитвы услышаны!
— Это подстрекательство! Я тебя...
— Что? Думаешь, я ценю собственную шкуру выше моего...
— Он прав! Мы все это знаем. Мы всегда думали...
— Тогда ты предатель!
— Да? А этот безумец? Какой же дурак продаст душу за чернила и...
— Именно! Да лучше пусть меня повесят, чем я стану драться за фанимских свиней!
— Он прав! Он прав!..
— Смотрите! — крикнул кто-то прямо над ним.— Он шевелится!
Какое-то мгновение Конфас не слышал ничего, кроме звона в ушах. Затем множество рук схватили его за латы. Его ноги коснулись дерна. Он ни о чем не мог думать, лишь покрепче стискивал свою хору. Что случилось? Что происходит?
Он поднес к лицу ладони. Увидел свою Безделушку, вымазанную в крови. Заплакал, ослабев от внезапного осознания своей судьбы. Сердце трепетало в груди, как воробей.
«Я мертв! Меня убили!»
Затем вспомнил все и начал отбиваться от державших его рук. Друз Ахкеймион.
— Убить его! — рявкнул он, вставая на ноги.
Его окружили солдаты и офицеры, глядевшие на него с изумлением и ужасом. Селиалская колонна. Конфас схватил чей-то плащ, стер кровь с лица и шеи. Кровь Кемемкетри. Идиот! Бесполезный! Жалкий!
— Убить его!
Но солдаты уже смотрели на что-то у него за спиной, на круглой вершине холма. Конфас заметил странные тени, плясавшие у ног. Звон в ушах прекратился, и он услышал рев сверхъестественной песни. Обернулся и увидел в небе творящих свои чары адептов Сайка. Один из них рухнул вниз, его защита рассыпалась под ударами каллиграфически четкого света. Объятый пламенем, он упал на землю.
