Кровавыми слезами заплачут Его великие образа, писанные теми, кто своими очами лицезрел Его. Случится сие, когда Он только тронется в путь к миру нашему, и должно подать радостную весть всем Верным, дабы молились и в ликовании ждали Его нисхождения.
Затем, дабы уберечь тех, кто станет сбираться на рать против Него, откроет Он врата для мрака, и выйдут чудовища, и будет у них власть разить язвами, убивать оружием и отравлять смрадом. С теми страховидами надлежит Верному биться изо всех сил, молитвы не забывая и отвергая лживые обещания помощи от Тьмой подосланных чародеев.
Когда же соберутся-таки против Него сильномогучие полки, пошлёт Он великий мор, ибо лучше сгинуть от болезни, чем обратить оружие против Него.
Сделает Он это из любви к малым, страхом охваченных, дабы не погубили они своих душ поистине несказанным грехом — злоумышляя, восстав на Него. Хоть и не способны они будут причинить вред Ему, тяжка вина противуставших, и нет им прощения.
А когда соберутся-таки самые закоренелые, упорствующие во грехе, отвергающие Его, поносящие Его и бранящие, не послушав отческих увещеваний, не убоявшись ни чудовищ, ни мора, охваченные гордыней, мнящие, что с Ним можно справиться одним лишь числом полков, — свершится великая битва, и там, где трава встретит горы, а песок — море, случится она. И будут биться в ней всякие твари и разные языки; мириады придут, чтобы сразиться с Ним, а Он встанет пред ними один, лишь с малой дружиной Верных, ибо остальные Его дети, Святая Церковь, будут в те дни словом пытаться направить заблудших на путь истинный.
Будет длиться битва шесть дней и шесть ночей; на седьмое утро стяги собравшихся против Него падут и последний из обративших против Него сталь станет прахом, возведёт Он свой сверкающий Престол в Аркине, Святом городе, где и воссядет, судя каждого и воздавая по делам и мыслям его.
А когда окончится Суд и будет воздано правым и виноватым, преобразится Эвиал.
Но как будет сделано то, нам знать не дано, до того мига, как не свершится сие».
Будет битва, говорило Священное Предание. Битва, в которой падут все, кто выступит против него. А начнётся всё с плачущих кровавыми слезами образов…
Да, всё сбывается. Вот они, кровавые слёзы, магическая субстанция, истинно-цельная, как сказали бы алхимики. Только то является истинно-цельным, что невозможно поделить на составляющие. Сочащиеся с деревянной разрисованной доски алые капли оказались именно таковыми.
Мегана до рези в глазах вглядывалась в однородно-алое, заключённое в прозрачной клетке истинного стекла.
Предупреждение, думала она. Или — свидетельство того, что рухнули какие-то преграды, доселе хранившие от Него наш мир? Пророчества исполнены? Но где, как, почему?..
Ответа нет. И она не найдёт их здесь, времени рыться в монастырских архивах уже нету. Надо бежать. Возвращаться в Ордос, оттуда — в Аркин. Тонкими путями, преграды с них уже сняты.
Чародейка оглянулась на трясущуюся, растерянную настоятельницу.
«Она была добра ко мне…»
— Я ухожу, — коротко бросила Мегана. — Пойдёт ли со мной мать настоятельница?
— А… э… — только и смогла та просипеть. — Н-нет… как можно?
— Моё место не здесь, — отчётливо проговорила Мегана, глядя прямо в глаза монахине. — Там, в Аркине. Мы ещё можем успеть… мы обязаны успеть.
— У-успеть что, высокородная госпожа? — пискнула Зейта.
— Остановить Спасителя, — высокомерно бросила Мегана. — Или тебе, маленькая послушница, так хочется поскорее умереть?
— Но это же… великая радость.., освобождение… преображение…
— Преображение во что и освобождение от чего? — Чародейка сверкнула глазами.
— Ты же истинно верила в Него! — возопила настоятельница, внезапно обретя голос.
— Верила, — усмехнулась Мегана. — Да перестала. Жить надо здесь и сейчас, дорогая моя. Любить — сейчас. Рожать — сейчас. Я откладывала это слишком долго. Неведомое блаженство без цели и без трудов — кому оно нужно? Тем, кто до судороги в пальцах боится смерти? Идём со мной, настоятельница. Не хочу крови, не хочу драки. Идём со мной.
— Я-а… не могу… Мегана, не вынуждай меня…
— Ты же слушала мой рассказ. Ты знаешь, что он правдив. Идём со мной, и ты убедишься во всём.
Казалось, монахиня заколебалась. Во всяком случае, незримый негатор магии она так и не привела в действие. На всякий случай Мегана держала наготове простое, с младых ногтей известное волшебство — обездвиживающую сеть, однако настоятельница только беспомощно хлопала глазами и не двигалась с места.
— Я не могу больше ждать!
— Постой! — выпалила монахиня. — Я… возьми меня тоже!
— Что ж, поздравляю, ты выбрала, и выбрала правильно. — Сжимая в кулаке скляницу с Кровью Гнева, Мегана протянула настоятельнице другую руку, готовясь шагнуть вместе с ней прочь — прямо сквозь стены и крышу, туда, на тонкие пути, что вели к Аркину.
— Отступница! Еретичка! — истерично выкрикнула Зейта. Размахнулась, швырнула в Мегану какую-то склянку, та разлетелась тучей хрустальных осколков, заклубился плотный сизый дым; теперь в алхимическом кабинете невозможно было разглядеть вообще ничего.
Старшая монахиня ничего не успела ответить. Послушницы, только что помогавшие хозяйке Волшебного Двора, разом побросали колбы, ступки и алхимические трактаты, кинувшись на Мегану и настоятельницу со всех сторон.
Тяжёлая бутыль с кислотой просвистела в одном пальце от лба чародейки; ввязываться в драку никак не соответствовало намерениям Меганы, и она, хватив деревянным штативом подвернувшуюся монашку, бросилась к выходу, волоча за собой растерявшуюся и едва передвигающую ноги настоятельницу.
Склянку с Кровью Гнева она так и не выпустила.
Со звоном разлетелось оконное стекло, Зейта высунулась по пояс и завопила во всю мощь лёгких:
— Чародейка совратила мать настоятельницу! Они отреклись от веры и Спасителя! Держите их! Хватайте!..
«Сейчас ты у меня заткнёшься», — мстительно подумала Мегана, и заклятье уже готово было надолго запечатать Зейте рот, когда юная послушница вдруг скорчила рожу, показала чародейке язык, и — на Мегану навалилось привычное чувство отсутствия магии.
