забыл думать о своей старой доброй «тулке», из двух стволов которой собирался встретить мужеложествовавшего «поганца», если тот посмеет сунуться на свою малую родину… Словом, ждали родители сына, а получили цинковый ящик с письменными соболезнованиями от всего центрального телевидения.
Машу провели в комнатку, где прошли ранние годы ее звукооператора. Над стареньким диваном, еще сохранившим запах отроческих поллюций, висела свежеувеличенная фотография Ромы Иванова в форме сержанта-связиста советской армии на фоне знамени части. К рамке, в которую была вставлена фотография, был прикреплен черный траурный бант. На гвоздике у двери висели его футбольные бутсы, а на комоде стоял его первый самодельный радиоприемник, заботливо покрытый кружевной деревенской салфеткой, на которой лежали два бумажных цветка.
— Он приглашал меня, чтобы я отметила здесь свой день рождения, — сказала Маша. — У нас красота, говорил он. Русская Швейцария.
— Венеция, — смущенно поправил ее Михаил Петрович.
— Точно, — кивнула она.
Маша со вздохом окинула взглядом этот маленький семейный мемориал и, поспешно достав платок, промокнула глаза. В ту же секунду заголосила и разразилась бурными рыданиями Клавдия Ивановна, и Маша была вынуждена ее обнять и забормотать какие-то утешительные слова. Бывший милиционер Михаил Палыч беспомощно развел руками. Его огромный живот вываливался из синих сношенных галифе. Он переминался с ноги на ногу, и по его лицу обильно текли слезы. Маша подвела женщину к диванчику, они вместе уселись на него и некоторое время рыдали. Наконец Клавдия Ивановна вытерла лицо передником, пробормотав:
— Вы уж простите нас, некультурных…
— Я вам так сочувствую, — всхлипнула Маша.
Только теперь, вдоль нарыдавшись, она почувствовала, как внутри нее наконец что-то расслабилось. Отпустило.
К ней подошел Михаил Палыч и неловко протянул ей свою широкую ладонь. Он осторожно пожал ей руку, и она заметила у него на пальцах лиловые наколотые буквы «КЛАВА». Сама не понимая почему, Маша вдруг ощутила что-то вроде светлой зависти к их незамысловатой ясной жизни. И случившееся несчастье лишь оттенило ясность и простоту их жизни.
— Спасибо, что приехала, дочка, — просто сказал пожилой мужчина. — Рома у нас один был. Единственный сыночек.
Он подсел к Маше с другого бока и принялся праздно похлопывать себя ладонями по коленям.
— Он был славным пареньком, — проговорила Маша, складывая и раскладывая свой платок. — Добрым и внимательным.
— Да, он был очень хорошим мальчиком, — подхватила Клавдия Ивановна. — И никогда никого не обижал.
Она снова вскрикнула, и они оба бросились ее утешать. Вместе им и в самом деле было легче переносить несчастье.
— Единственный сынок, — повторил Михаил Палыч, ожесточенно хлопнув себя по коленям. — Клавдия Ивановна, понимаешь, моя потом все мертвых рожала!
Только теперь Маша заметила, что бывший милиционер капитально проспиртован и пьяные слезы, словно сами собой, снова заструились по его тяжелым брылям.
— А вы, значит, в Москве живете? — поинтересовалась Клавдия Ивановна.
— Живу, — сказала Маша.
— Как приехали — прямо к нам?
— Да.
— Милая вы моя! — воскликнула женщина и, взяв Машу за руки, принялась жадно в нее вглядываться. — Такая модная, видная!
Было видно, что ей хочется спросить, кем эта городская красавица доводилась их сыну, но она не решалась. А у Маши не поворачивался язык, чтобы соврать.
— А правда, что вы были женой известного комментатора Невзорова Александра? — вдруг спросила Клавдия Ивановна.
Маша так опешила, что даже не нашлась, что ответить.
— Полно, мать, — сказал Михаил Палыч. — Не твоего ума это дело!.. Мы тебя, дочка, регулярно наблюдаем по телеку, — словно извиняясь, сообщил он Маше. — Очень складно ты выступаешь и политически остро.
Маша молча кивнула.
— А правда, что эту Чечню хотели одной бомбой накрыть, — спросил он, — только, дескать, эти чечены пока что откупаются?
— У них, у чеченов, все куплено, — со вздохом добавила Клавдия Ивановна. — Говорят, и наш район уж купили.
— А хер им, а не район! — вспылил пенсионер и, вскочив, сделал хрестоматийный жест.
— Ну-ну, отец, уймись! — прикрикнула на него жена.
— Что ты понимаешь, мать, — вздохнул тот. — Президент у нас неадекватный — вот беда!
Маша снова ощутила в душе прежнюю боль. Она вспомнила, что больше не увидится с Волком. Она смотрела на пожилых супругов и понимала, что те, без сомнения, переживали бы любое ее горе как свое собственное. Но что значит ее боль по сравнению с их болью? Об этом даже смешно говорить. Если бы какая-нибудь подруга рассказала ей о своей печали после расставания с неким полковником, с которым переспала в командировке, бесчувственная Маша, наверное, подняла бы ее на смех.
— Так значит, вы собирались отметить в наших краях свой день рождения? — спохватилась Клавдия Ивановна. — Вместе с Ромой?
— Ты, дочка, у нас будь как дома, — добавил Михаил Палыч, словно забывшись. — У нас тут отдых — благодать божья! Жаль только, Ромы нет, он бы тебе все показал… Дело молодое…
— Нет больше Ромы! — снова заголосила Клавдия Ивановна, закрываясь передником.
Маша бросила взгляд через открытую дверь в смежную комнату и увидела в уголке над широкой железной кроватью с никелированными набалдашниками несколько простых иконок, убранных чистым белым полотенцем, и крошечную лампадку.
Клавдия Ивановна, словно почувствовав ее взгляд, перекрестилась и воскликнула:
— За что, Господи? За что?
И в самом деле, за что?.. Если уж Господь Бог в бесконечной доброте своей и мог на кого-то прогневаться и решил отнять ребенка, то только не на этих двух бедных стариков, только не у них!..
Маша плакала вместе с ними и думала о том, что, если бы ее собственные родители от нее отказались, тогда бы Клавдия Ивановна и Михаил Палыч могли бы удочерить девочку Марию. И называлась бы она не Маша Семенова, а Маша Иванова. Невелика разница.
Она вообразила себе, как папа ковыряется ключом в замке почтового ящика и вместе с «Юридическим вестником» и «Экономикой и жизнью» извлекает это странное письмо. Поднимаясь в лифте, он вертит в руках конверт без обратного адреса со штампом какой-то русской не то Швейцарии, не то Венеции, а потом, войдя в квартиру, читает письмо маме, которая вываливает на ладонь из баночки новый патентованный крем и толстым слоем размазывает по морщинистому лицу и шее. Он читает:
«Глубокоуважаемые супруги Семеновы, Иосиф Яковлевич и Ольга Николаевна, сына нашего Рому Иванова разорвало пополам гранатой из подстволъного гранатомета в городе-герое Грозном Чеченской АССР, и Мария приехала навестить нас в нашем доме, который, кстати сказать, в настоящее время приватизирован и вместе с участком пятьдесят соток находится в нашем полном законном владении. Имеются у нас также акции нашего совхоза, в котором Клавдия Ивановна проработала до пенсии, а теперь будет получать оттуда дивиденды. В прошлом годе Михаил Палыч тоже вышел на заслуженный отдых как работник внутренних дел, а потому материально мы вполне обеспечены государством. К тому же, и хозяйство, с которого тоже кое-что имеем. Вот мы сидели себе вдвоем, говорили, плакали, когда приехала Мария и предложила нам себя удочерить. Чтобы утешить нас в нашем большом горе. Мы, конечно, согласились, потому что это очень нас утешит, и мы будем чувствовать себя не так одиноко, если мы
