Чет
Пришлось бы вылизать чуть не милю котиных жопок, чтоб избыть вкус парковочной счетчицы, но Чету это было по силам. Он пару раз лягнул задними лапами корку праха, оставшегося от счетчицы, и двинул через дорогу в переулок, а там свернулся во тьме клубком и вознамерился притупить вкус человечины.
Всего чуть больше месяца прошло с тех пор, как старый вампир обратил Чета, но кот уже утрачивал все ощущения своего прежнего «я». Было время, он все свои дни проводил на Маркет-стрит — дремал под боком у Уильяма, бездомного мужика, который зарабатывал на жизнь картонным стаканчиком и табличкой с надписью «Я БЕЗДОМЕН, А КОТ МОЙ ОГРОМЕН». Чет и впрямь был немал, и хотя большую долю его объема составляла пушистость шерсти, ему удалось достигнуть веса в тридцать пять фунтов, сидя на диете из полуупотребленных чизбургеров и картошки фри, подаваемых ему прохожими у входа в «Макдоналдс».
Теперь же Чет охотился в ночи — на любых теплокровных существ, что ему попадались: крыс, птичек, белочек, кошек, собак и даже случайного человека. Поначалу добычей становились только пьянчуги и другие бомжи, а первым Чет опустошил своего старого друга Уильяма — тот распался в пыль у Чета перед носом. Кот взвыл, метнулся прочь и спрятался под мусорным контейнером на весь остаток ночи и весь следующий день. Сожалений у него не было — он ощущал лишь голод и возбуждение от притока свежей крови. Наслаждение — практически сексуальное — превосходило радость убийства. Нормальным котом Чет такого не испытывал, ибо еще котенком его кастрировали в приюте. Но теперь у него появились не только скорость, сила и чувства гораздо острее, чем даже у вампиров-людей. Как и его новые человеческие сородичи, Чет обнаружил, что он вновь обрел физическое совершенство. Иными словами, приблуда у него работала что надо.
Вскоре после убийства, понял он, нужно поскорее что-нибудь трахнуть — хотелось этого отчаянно, и чем больше бы это что-нибудь елозило и голосило, тем лучше. Превыше запахов автобусного выхлопа, еды в готовке и умытых мочой уличных бордюров, что напитывали собой весь Город, Чет улавливал аромат кошки в течке. Может, она и в миле от него, но с обостренным чутьем он ее найдет.
По его позвонкам пробежала волна восторга — под шерстью, которая почти вся восстановилась после того, как люди его побрили, спарились у него на глазах и напились его крови. Всего этого и по отдельности хватило бы, чтоб расшатать нестойкую котину психику, а посему, превратившись в кота-вампира, Чет отрастил себе совершенно новую мотивацию поведения. Месть. Ибо после метаморфозы обострилось у него не одно лишь чутье. Сам мозг, ранее действовавший в замкнутой петле «пожрать-поспать-посрать, повторить», теперь отрастил себе совершенно новую осознанность — вместе с Четом и он стал попросту больше. Теперь в котике было полных шестьдесят фунтов, и он соображал уже не хуже собаки, хотя прежде был не умней кирпичей. Собака, хм. Ненавистное нечто. Запахло псом. Все ближе. Чет чуял его — их. Потому что их двое. А теперь — и слышал. Он оторвался от омовения собственной попки и завизжал, как рысь под электротоком. В ответ ему квартал принес отзвуки воя десятка других котов-вампиров.
Император
— Спокойно, бойцы, — произнес Император. Он возложил длань на загривок золотистого ретривера и почесал шею бостонскому терьеру, который ерзал в кармане императорского пальто, похожий на сбрендившего пучеглазого мутанта черно-белого кенгуру.
— Кот! Кот! Кот! Кот! Кот! — гавкал Фуфел, брызжа мелкой слюной на Императорову широкую ладонь. — Кот! Смерть, боль, огнь, зло, кот! Неужели ты их не чуешь? Всюду! Надо гнать, гнать, гнать, рвать, рвать, рвать, выпусти же меня, безумный и беспамятный старик, я стараюсь тебя спасти, ради господа бога, КОТ! КОТ! КОТ!
К сожалению, Фуфел разговаривал только по-собачьи, а Император, хоть и мог определить, что песик чем-то расстроен, понятия не имел, чем именно. (Все переводившие с собачьего знают, что лишь где-то треть того, что Фуфел произнес, на самом деле что-то значило. Остальное — просто шум, который ему полагалось производить. Человеческая речь осмысленна примерно в той же пропорции.) Лазарь — золотистый ретривер, последние два месяца то и дело вступавший в единоборства с вампирами и вообще по натуре своей более солидный, — к происходящему относился спокойнее. Однако, несмотря на склонность Фуфела реагировать на все обостреннее, чем нужно, и он вынужден был признать: в воздухе и впрямь сгустился кошачий дух. А еще больше тревожило, что пахло не просто котом, а дохлым котом. Идет дохлый кот. Не, погоди — что это? Не кот — коты. Ой, это скверно.
— Насчет кота он пррафф, — рявкнул Лазарь, тычась мордой в ногу Императора. — Нам следует удалиться из этого района, быть может, — к Северному пляжу, поискать, не обронил ли кто кусок вяленого мяса. Мне бы, к примеру, не помешало. А не то можем остаться тут и погибнуть. Все равно. Меня и то, и то устраивает.
— Легче, гвардия, — сказал Император. Теперь и он чуял: что-то неладно. Его Величество опустился на колени — суставы скрипнули несмазанными петлями — и огляделся, разминая пальцами у Фуфела между ушей, словно готовил бисквитное тесто из собачьих мозгов. Сам он был велик и мохнат — грозовая туча, а не человек. Широкие плечи и седая борода, соображал быстро и был до мозга костей предан народу своего Города. На улицах Сан-Франциско он жил так давно, что и старожилы не упомнят, и туристы видели в нем всего-навсего оборванного бездомного побирушку. А вот для местных он был достопримечательность, памятник истории, который всегда с тобой, перекати-дух и ходячая городская совесть. По большей части они относились к нему с тем почтением, которое иначе доставалось бы на долю действительных монарших особ. Невзирая на то, что Император был скорбен главою до звона в ушах.
На улице никого не было, но в полуквартале Император различил трехколесную машинку смотрителя стоянок Сан-Францисского парковочного управления — она стояла за нелегально припаркованным «ауди». Желтые мигалки машинки бросали вокруг предупреждающие блики, и те гонялись друг за дружкой по стенам домов, как пьяные желтушные феи Колокольчики. Самого же смотрителя не наблюдалось.
— Странно. Счетчицам уж поздновато работать. Вероятно, это потребует нашего расследования, господа.
Но не успел Император подняться с колен, Фуфел выпрыгнул у него из кармана пальто и устремился напрямик к машинке. Его атаку легкой кавалерии предвещало трубное стаккато неистового лая. Лазарь кинулся следом за черно-белой мохнатой баллистической ракетой, а старик пошаркал за ними, насколько быстро несли его изъеденные артритом ноги.
Фуфела они нашли за «ауди» — он рылся в пустой полицейской форме и фыркал, весь в мелкой серой пыли. Глаза Императора полезли на лоб. Он попятился прочь по тротуару и вжался в стальную пожарную дверь какой-то промышленной студии — такие выходили на всю улицу. Он уже видел это. Он узнал признаки. Но когда больше месяца назад собственной персоной провожал старого вампира и его спутников на борт огромной яхты в Заливе, он думал, что Город его теперь навсегда избавлен от извергов-кровососов. А теперь, выходит, — снова?
Из полицейской машинки донесся треск статики — рация. Сообщить. Предупредить людей об опасности. Император подковылял к машинке, повозился с защелкой дверцы, уселся и дотянулся до микрофона.
— Алло, — произнес он. — Это говорит Император Сан-Франциско, повторяю — Император Сан-Франциско, защитник Алкатраса, Сосалито и острова Сокровищ. Я бы хотел сообщить о нападении вампира.
Радио продолжало трещать. Дальние голоса призрачно переговаривались в эфире, не прерываясь.
К старику подшлепал Лазарь и яростно гавкнул:
— Надо кнопку нажать. Жми кнопку!
Но благородный ретривер, к сожалению, говорил только по-собачьи, хотя английский понимал прекрасно. Посему Император его инструкции не внял.
