– Сто долларов в месяц – такая будет тебе цена. Понятно? Но чтоб старался! А если кто спрашивать будет, что тут да чего, отвечай: некумпетентен! У нас имеются в наличии любопытствующие граждане. Некумпетентен! И весь сказ.
А когда прораб уехал, введя его в курс всех его обязанностей, Семен до вечера считал и пересчитывал, сколько ж это будет в деньгах? Сто долларов! И сам себе не поверил: это же… это ж под три тысячи. И даже больше. Это ж большие люди такую зарплату получают! И ходил, ошпаренный радостью. Но вдруг сомнение взяло: обманул. Обманул падла! Подойдет конец месяца – чего-о, скажет. Три тысячи тебе?
А вот этого не видал?
Однако, встретив вскоре милиционера, товарища сержанта, поразился чуду: тот не увидел его, прошел, отведя глазки. И открылось Семену: есть сила посильней даже милиции. И почувствовал себя частью этой силы. И разогнулся в душе. Вот только слово, которое оставил ему прораб на все случаи жизни, забыл, выпало из памяти.
Вот оно, вот вертится в голове, а не ухватишь. И вдруг озарилось, лагерное вспомнил: КУМ! НеКУМпетентен! И, подкручивая ус, он отвечал теперь, не в глаза глядя любопытствующему, а в лоб или поверх головы, словно того и не видать с его роста: некумпетентен! Он уже знал: строят главному директору какого-то банка.
Сам хозяин не появлялся ни разу, всем руководил прораб. И вот что удивило: уж какие механизмы здесь ворочались, а ни одной яблони не повредили. Наоборот, приказано было Семену побелить стволы, чтоб издали в глаз бросалось, а некоторые даже обложили досками и обвязали.
Стройка разворачивалась огромная. Два дома – и тот, обгорелый, и этот, куда хозяйка при жизни не позволяла постороннему ногой ступить, – смахнули, как не бывало. Закладывали бетонными блоками фундамент большого дома, Семен измерил его шагами и покрутил головой. Ночью на стройке, как в зоне, светил прожектор, беспокоя соседей. Они и жаловаться приходили, но прожектор светил, и Семен с дубовой суковатой палкой не раз за ночь обходил участок. Жил он теперь в сараюшке: лето, тепло. Ему провели туда электричество, и, бывало, обойдя стройку, включал электрический чайник и садился чай пить. На том самом хозяйском двухтумбовом столе, который дочка не взяла, а он в сарай перетащил, нарежет на фанерной досочке, чтоб зеленое сукно не испачкать, колбасы нарежет, батон свежий и попивает чаек не спеша, сидя в кресле, даже и спать неохота ложиться. Но на подлокотник, на правый, стертый до белого дерева рукой того, кто сидел когда-то в этом кресле, почему-то Семен старался не опираться, сам не мог объяснить себе почему.
А лето выдалось на редкость. Перепадали дожди, и снова светило солнце, яблоки зеленые на яблонях были уже с грецкий орех. Семен вышел к воротам, вернее, туда, где раньше были ворота. Только что отхлестал теплый ливень, но работа на стройке и в ливень не прекращалась, а теперь все сияет под солнцем: и мокрая листва, и лужи. Семен только что пообедал: сварил себе мясной супец, подбородок у него блестит.
Вот он стоит, сложив руки на груди, а позади него подъемный кран, разворачиваясь, несет на весу бетонную плиту. По проулку, след в след, обходя лужи, идут по грязи четверо таджиков в ботиночках. На ночь они натягивают над собой у реки целлофановую пленку и спят на земле.
– Хозяин, работа нета?
Это они – Семену.
– Проходи, проходи. Понаехало вас – не продохнуть…
И нелюдимо глядит в их принагнутые спины. Он еще не знает, ни радио, ни телевизора какого-нибудь плохонького нет в его сараюшке, и не знает он, что утром в Москве, почти в центре города, застрелен в своей машине тот самый человек небольшого роста, который ранней весной, еще по снегу, молча обходил здесь участки, а вокруг него все суетились. И уже объявлен план 'Перехват', который пока не дал результатов.
Еще несколько ночей будет светить прожектор, беспокоя соседей, потом и он погаснет. И под теплыми летними дождями вся эта мощная техника, согнанная на стройку, начнет зарастать травой.
