– Пни его ногой, – посоветовал Бармокар.
– А ты не можешь?
– У меня ноги прилипли к земле.
Гэд пнул грека, и тот болезненно вздохнул.
– Живой, – обрадовался Гэд и тут же забыл о нем. – Послушай, Бармокар, если и следующая ночь будет такая, я не вынесу.
– Как так – не вынесешь?
– Очень просто. Ты посмотри на эту зеленую тину. Видишь черные холмики? Это же люди! Они уснули стоя, а потом спокойно утонули в болоте.
– Где ты видишь черные холмики?
– Открой глаза пошире – они перед тобой.
– Я вижу туман.
– А ты глянь левее.
Бармокар поворотился то в одну, то в другую сторону. И замотал головой.
– Ослеп, что ли?
– Ага.
– Глянь на меня.
Гэд взял в свои ручищи голову друга, точно арбуз на августовском рынке.
– Да ты, брат, и впрямь слепой… Есть тут вода? Нет воды.
Гэд поплевал на пальцы и попытался стереть грязь, налипшую на глаза Бармокара. Тот покорно терпел. И вскоре действительно прозрел.
– Теперь вижу, – сказал он. – Да, кажется, люди. О боги! Ведь и мы с тобой могли оказаться такими же холмиками. И Ахилл тоже.
– А ты думал!
Бармокар растолкал грека. Ахилл продрал глаза.
– Он сладко спал, – сказал Гэд.
Ахилл ощупал постель. Видимо, она показалась ему слишком липкой – так определил Гэд. Грек, изображая крайнее отвращение к своему ложу, медленно присел.
– Где я? – вопросил он.
– На маменькиной постельке, – пошутил Гэд.
Бармокару стало смешно:
– Вот что скажу: если шутить начали, – значит, живы.
– Да еще как, – сказал грек и кряхтя стал подниматься. – Я вител болот, в детьстве не рас попадал ф тина, но такого я есе не витывал.
– Еще не то увидишь.
– Гэд, возьми свой слов обратно! Я больсе не могу. Второй такой ночь не винесу.
– Вынесешь, – проворчал Гэд. – И долго еще вспоминать будешь.
– Хде сдесь вода, Гэд?
– Воды захотел? Процеди эту зеленую грязь – получишь воду. Такую ледяную. Как в Альпах.
– Напомнил, – сказал грек, – напомнил Альпы. А снаешь, что сказу?
– Не знаю.
– Сказу, что в Альпах было приятней. Лезишь, по крайней мере на цистом льду, а не на вонюцей тине.
Туман поднимался все выше и, влекомый тихим ветром, уходил на восток. Солнце начинало понемногу согревать землю, продрогшую за ночь. Становилось теплее. Но с теплотой сильнее завоняла тлетворная зеленая жижа, щедро разлитая по земле.
Сотники начинали собирать воинов. Зазвучали сигналы. Все, кто мог подняться, откликались на них.
Из-за холмика показался слон. В отличие от людей, он был чистенький, выхоленный. Шагал по-прежнему величественный, но острый глаз непременно приметил бы в его облике нечто ущербное, такое, что обычно не вязалось с понятием «слон». Впрочем, его берегли, в бою он не участвовал. А все его товарищи уже погибли: одни – в Альпах, другие – в боях и тяжелых переходах. Какими ни казались слоны могучими, а человек все-таки оказался более выносливым.
– Это он, – сказал Гано Гэд.
Бармокар не сразу уразумел, кого имел в виду Гэд. А грек догадался.
– Комантуюсий на слоне, – сказал он с почтением.
– Значит, и этот, индус?.. – обрадовался Бармокар.
– Что ты прицепился к нему? – усмехнулся Ахилл.
На помощь другу пришел Гэд.
– Старые друзья. Еще по Карфагену. Его брат женат на его сестре.
– Ево, ево! – передразнил грек. – Цей брат? Цья сестра?
Гэд вспыхнул, ткнул пальцем в грудь Бармокара:
– Его брат… Того индуса сестра. Твои мозги переварили?
– Перефарили, – успокоил его Ахилл. – Осторозней, слон!
И в самом деле прямо на Гэда двигался царь джунглей. На нем восседали Ганнибал и погонщик. Десятки всадников двигались вослед. А Рутты не было видно.
Воины почтительно расступились, чтобы дать дорогу слону. Но великан остановился. Ганнибал указал на Гэда и резко вопросил:
– Кто ты?
– Гано Гэд, пращник, великий господин.
– А ты?
– Тоже пращник. Мое имя Бармокар.
– Ты?
– Ахилл. Афинянин. Прасник.
Шлем на голове командующего пламенел, словно огонь жертвенного костра. Доспехи на нем сверкали при лучах восходящего солнца. Ни усталости, ни тревоги на его лице. Все в нем по-воински – и стать, и оружие, и взгляд.
– Эта грязь на тебе очень вонючая, – сказал командующий, и душа Гэда ушла в пятки.
– Великий господин, я спал в грязи и не успел почиститься.
– Когда ты это сделаешь?
– Солнце только взошло, и я, наверное, найду воду.
– А ты?
Бармокар, запинаясь, пояснил, что спал на сдохшей лошади, а во сне свалился в тину. Теперь вот, мол, дождался рассвета и надеется вновь обрести достойный воина вид.
Грек не стал дожидаться, когда командующий укажет на него и прикажет объяснить легко объяснимое. Он сказал по-эллински:
– Великий господин, поскольку впереди я вижу по меньшей мере сотню болот, то полагаю привести себя в порядок в конце этого пути, по которому – слава богам и тебе! – мы все-таки прошагаем, не уронив чести!
– И как далеко ты думаешь прошагать, любимец Зевса?
– Это зависит от твоего приказа.
– Если я прикажу шагать неделю?
– Прекрасно!
– Две недели?
– Очень, очень хорошо!
– Три недели?
– Пусть даже четыре! С моими друзьями, – Ахилл указал на Гэда и Бармокара, – мне ничего не страшно.
Ганнибалу понравился этот наемный пращник. Эти наемники требуют немало золота, но бьются честно…
– Соратники, – сказал Ганнибал, – я верю в вас, и эта вера ободряет меня! Слава тем, кто погиб в этих болотах как воин!
И слон прошествовал дальше. А за ним и всадники ливийские.
– Я аж вспотел, – продолжал Ахилл на родном языке. – А он как ни в чем не бывало. А? Разве эти болота не отравляют его? Разве он не дышит одним с нами воздухом?
– Это – бог, – сказал восхищенный Гэд.
Бармокара стошнило зеленой жижей. Он упал на колени, его пригибало к земле.
– Смерть пришла, – простонал он.
Ахилл раздобыл флягу с вином и дал Бармокару.
– Тебе луцсе? – спрашивал грек. – Луцсе?
Бармокар делал рукою непонятные знаки. Он чуть не уткнулся в землю носом. Его тошнило, а желудок был пустой.
– Ти глубзе дыси, – советовал грек.
Подошел сотник – широкоплечий рыжеволосый детина.
– Что с ним?
– Тоснит, – пояснил грек сотнику.
– Что же с того?
– А ницево, – весело сказал грек.
– Тошнит! Кого теперь не тошнит? – И сотник пошел по своим делам, крикнув: – Всем держаться стойко! Слышите?
Гэд стоял в полной растерянности, плохо понимая, что делается вокруг: едет на слоне божество, этого Бармокара воротит, а сотник чего-то орет.
– Или я сошел с ума, – сказал Гэд, – или кто-то другой спятил…
– Сколее друкой, – пошутил грек. И обратился к Бармокару: – Слусай, друк, тебе луцсе?
Опять непонятные знаки рукою.
– Сто это знацит? – спросил грек Гано Гэда.
– Ты знаешь, что такое хана?
– Хана? – грек задумался. – Это карфакенское рукательство?
– Почти. А означает вот что… – Гэд провел ребром ладони по своей грязной худющей шее. – Понял?
– Теперь ясно, – сказал грек. – У тебя сейцас плохое настроение?..
– Нет, почему же? – возразил Гэд. – Я готов драться с кем угодно. Но валяться в грязи – не в моем обычае…
А Бармокар упал наземь. Его следовало поднять, оказать помощь. Этим и занялись грек и Гано Гэд.
Ганнибалу сообщили, что Миркан Белый, великий звездочет, умирает.
Командующий находился в своей походной палатке. Был холодный вечер, высоко в небе сияла почти белая луна. И свет падал на землю белый-белый. От этого и тина казалась не зеленой, а желтоватой, и местность, насколько хватало глаз, выглядела умирающей…
– Что? – спросил командующий, точно его, сонного, вдруг растолкали.
– Господин великий, умирает Миркан,
– Какой Миркан?
– Белый, великий господин.
– Кто ты сам?
Вестник был человек молодой, чистый, точно из бани, и в чистой одежде военного жреца.
