У сайта было аж четыре версии: русская, английская, итальянская и даже латинская! Он оказался целиком посвящен истории и научным работам Глеба, которых, к Марининому удивлению, оказалось больше тридцати, причем львиная их доля вышла в солидных зарубежных изданиях. Марина даже почувствовала легкий укол профессиональной зависти: все ее собственное научное наследие исчерпывалось двумя давнишними статьями в «Вестнике практической психологии».
Разбираемая любопытством, она ввела в поисковик фамилию Глеба сначала кириллицей, а потом и латиницей. Так и есть. Целая куча ссылок на самые разнообразные ресурсы, посвященные археологии и античной истории. А один линк даже привел ее на страницу весьма уважаемого британского журнала, где приводилась вызвавшая научную полемику цитата из работы российского антиковеда по имени Gleb G. Stoltsev.
«Да он просто Геродот какой-то!» – подумала Бестужева и задумчиво уставилась на оставшуюся на дне чашки кофейную гущу. Мозги всегда были ее самой чувствительной эрогенной зоной.
Просмотрев полученный факс, Глеб дрожащими пальцами набрал мобильный номер Лучко.
– Алле, Виктор, это то, что я думаю?
– Ну, что творится в твоей ученой голове, мне неведомо, зато у меня на столе лежит официальное заключение. Тебе зачитать?
– Ты еще спрашиваешь?
– Тогда слушай. Эксперты утверждают, что пятно на виске Грачева очень смахивает на… Одну секундочку… – Было слышно, как капитан, чертыхаясь, то ли копается в груде папок с делами, то ли шарит в ящике какого-то безразмерного стола. Затем Лучко продолжил, явно читая по бумажке: – «…След на височной области очертаниями и формой напоминает аверс античной монеты. Судя по надписи и изображению, а также исходя из размеров, типа и высоты шрифта, которым сделана надпись, можно предположить, что это, – тут капитан сделал эффектную паузу, – древнеримский денарий». Античность – это же по твоей части, не так ли?
Потерявший дар речи Глеб так и не успел ничего ответить, а Лучко как ни в чем не бывало продолжил:
– «…Последовательность хорошо различимых символов, очевидно, является фрагментом надписи, вычеканенной на латинском языке».
У Глеба захватило дух. Невероятно, но его предположение подтвердилось: оттиск на коже юноши получился гораздо четче, чем на его собственной. Оно и неудивительно: живая кожа почти моментально разглаживается, в отличие от… Тут перед глазами снова всплыли события в морге, но Глеб сразу же постарался отогнать эти воспоминания.
– Античная монета? – переспросил он. – Очень любопытно. Но с какой стати бить человека в висок антикварным предметом, да еще совсем не предназначенным для драки?
– Без понятия. Я хотел у тебя спросить. Кто из нас историк-античник?
Неожиданные познания следователя в академическом жаргоне приятно удивили Глеба.
– Ну спасибо за доверие. Готов завтра же изучить фото и изложить свои соображения.
– А может, ты еще и прокатишься со мной в гости к нашим экспертам на Петровку?
– Да куда я теперь от тебя денусь? – со вздохом ответил Глеб.
Они договорились, что Лучко заедет завтра в половине девятого утра.
После разговора с капитаном Глеб принялся фантазировать насчет перспектив своего участия в расследовании и вдруг понял, что кроме жажды справедливости им овладел азарт ученого, мало в чем уступающий охотничьему. Найти любой ценой – вот лозунг истинного исследователя. Конечно, Глеб и дальше станет помогать капитану. Тем более что всякий историк в душе немного детектив.
Буре нередко говорил, что их работа часто напоминает сыск-ное дело, с той лишь разницей, что у сыщика имеется целый ряд преимуществ. Во-первых, он находится на месте преступления, а во-вторых, живет в одно время с преступником и примерно представляет себе его психологический портрет. Историку же, в отличие от сыщика, приходится распутывать клубок событий, от которых его отделяют века или даже тысячелетия. За это время образ мышления человека претерпел не меньшую эволюцию, чем развитие средств передвижения или связи. Сравните римскую колесницу с нынешним авиалайнером – и вы получите приблизительное представление о том, как с тех пор изменились и сами люди.
Буре – так тот вообще любил говорить об истории как о череде событий, случившихся в каком-то другом измерении и которые невозможно адекватно оценить сегодняшними мерками. Он даже придумал специальный термин: «параллельно-дисинхронный мир». Профессор любил повторять, что приоткрыть завесу тайны, окутывающую давно забытое событие, – все равно что сложить головоломку в полной темноте. Достаточно припомнить противоречивость версий относительно гибели Атлантиды или обстоятельства загадочной смерти Александра Великого, чтобы понять, что вся мировая история – сплошной детектив.
В итоге этих размышлений Стольцев пришел к выводу о том, что абсолютно согласен со старшим другом и наставником по всем пунктам, кроме последнего. Он искренне считал, что великого завоевателя сгубило не коварство таинственных недругов, а банальный «скифский порок» – так греки метко называли нездоровую страсть к неразбавленному водой вину, еще тысячелетия назад справедливо заклеймив наших далеких предков алкашами. Если верить летописям, македонский царь накануне своей загадочной смерти всего за один день посетил аж два застолья. Изрядно выпив на первом сабантуе, Александр, согласно хроникам Диодора Сицилийского, во время второй вечеринки «обильно наливал себе неразбавленного вина», а под конец поднял и до дна выпил «большой Гераклов кубок» – а это, между прочим, по разным оценкам составляет от четырех до пяти литров! Так стоит ли удивляться тому, что прямо посреди пира царь взял и «внезапно» занемог?
Сразу после лекций Глеб отправился в кафе, где его уже поджидал Буре. Они часто перекусывали вместе, обсуждая последние события. Профессор как всегда выглядел комильфо: безупречный синий блейзер, светло-бежевые брюки из тонкой шерсти, белая сорочка и галстук-аскот, в повязывании которого Буре не было равных. Нынче аскот чаще именуют шейным платком, но не вздумайте так выразиться в обществе Буре. Он был бы глубоко оскорблен, ибо носил этот элегантный аксессуар исключительно как галстук, мягко затянутый прихотливым авторским узлом. «Тотальный денди», как звал его Глеб, был донельзя утончен, деликатен, воспитан и при этом прямодушен, бесстрашен и непримирим к грубости и любой несправедливости. Профессор кидался отстаивать свои принципы с горячностью молодого человека, хотя в этом году справил шестидесятипятилетний юбилей.
Буре заказал плотный обед из трех блюд. Глеб ограничился лишь крепким кофе. Артистично расправившись с первым, вторым и третьим, профессор отложил приборы и внимательно взглянул Глебу в глаза.
– Вы выглядите встревоженным, друг мой.
– Что верно, то верно. Дидаскале, я даже не знаю, с чего начать.
Борис Михайлович в свое время был научным руководителем Стольцева, и с тех пор Глеб нередко обращался к нему на древнегреческий манер: «дидаскале» – звательный падеж от слова «учитель». Так обращались к Христу его ученики в текстах Евангелия, что, конечно, весьма льстило профессору.
– Рекомендую начать с самой сути, – предложил Буре.
– Ну, если по сути, то после травмы я стал видеть и чувствовать чужие мысли.
Глеб испытующе посмотрел на коллегу. Ноль эмоций – Борис Михайлович всегда был блестящим игроком в покер. Хорошо. Теперь можно в подробностях.
– Даже нет, скорее не мысли, а некие, если можно так выразиться, мультимедийные образы. Я могу, представьте, видеть картины, чувствовать запахи, слышать звуки и испытывать самые разнообразные ощущения, уже когда-то кем-то пережитые.
Глеб снова всмотрелся в собеседника. В глазах профессора можно было прочитать все что угодно, кроме недоверия.
– И как же это происходит?
– Это случается при физическом контакте с человеком или предметом. Надо только научиться сосредоточиваться, чем я сейчас и занимаюсь. Хотя все это, признаюсь, порядком изматывает.
