Ветер изменил направление. Сейчас он дул в лицо, остужая кожу, но не мешая бегу. Ветер на моей стороне, улыбнулся Диего. На моей, даже если он встречный. Маэстро не знал, что бежит, улыбаясь, и не знал, что при виде этой улыбки волк уступил бы ему дорогу.
Вот и вершина. Чаша кратера, холодного, как грудная клетка, из которой вырвали сердце. Отсюда начинался спуск, более опасный, чем восхождение. Ангел-хранитель, бес-искуситель – кто бы ни вел тебя, вверх идти трудней, а вниз опасней. Гитары вели мирный диалог. Конфликт инструментов крылся так глубоко, что для его обнаружения требовался более искушенный слух, нежели у Диего Пераля.
– Доброе утро, сеньор Пераль.
Скрестив ноги, привалясь спиной к шершавой поверхности скалы, Гиль Фриш казался частью пейзажа. Рядом с ним топтался живчик-коллантарий – Диего сразу узнал помпилианца, шута горохового. Поздороваться живчик не соизволил. Маэстро огляделся: нет, татуированного дикаря в пределах видимости не наблюдалось.
Диего пожалел, что безоружен. С другой стороны, чем поможет ему рапира, если эти люди – люди?! – силой черной магии поволокут его в космос? Обовьют искрящимися змеями, растворят тело в судорожном мерцании, погонят верхом по безумной дороге меж холмами?! Заколоть их прежде, чем они превратят тебя в богопротивный сгусток, задушить, расколоть черепа камнями – пустая надежда, когда слуги сатаны пришли за тобой, и срок отмерен, а грехи взвешены…
– Рад вас видеть, сеньоры. Бегаете по утрам?
– Аэрокар, – заученным движением мар Фриш пожал плечами. – Мы наняли машину в отеле. Кар вернется за нами через час.
– Чем могу служить? Прошу извинить, у меня пробежка. Долго стоять нельзя, остыну.
– Мы вас не задержим.
Гематр замолчал, прервав разговор на полуслове. Наверное, таким образом он давал живчику понять, что теперь его черед беседовать с неприветливым эскалонцем. Живчик все понял правильно. Он и без того с трудом сдерживался, чтобы не вмешаться раньше. Перехватив инициативу, помпилианец шагнул вперед:
– Золотой мой, почему вы бегаете один?
– Вы имеете в виду команду? – изумился Диего. Вопрос, если по правде, был способен дать фору самому коварному, самому внезапному удару. – У них сегодня поединки.
– Я о вашей драгоценной супруге. Почему она не бегает с вами?
Диего побледнел. Кровь отлила от щек, превращая лицо в маску паяца. Кройся в вопросе хотя бы намек на издевку или насмешку, и живчик проглотил бы сказанное вместе с зубами. Стараясь выиграть время и успокоить нервы, маэстро перевел взгляд на Фриша. Они ничего не знают, сказал себе Диего. Откуда им знать? Я – не настолько важная персона, чтобы они следили за мной после окончания нашего путешествия.
И все же в бесстрастии гематра ему чудился намек на тайное знание, скрытое ото всех, включая наглого живчика.
– Ей нездоровится? – упорствовал живчик. – Дружище, я очень беспокоюсь. Мы могли бы видеть вашу прекрасную супругу? Разумеется, в вашем присутствии! Я очень щепетилен в таких ситуациях, поверьте на слово.
– Можете, – свистящим шепотом произнес Диего. Пальцы сжались в кулаки: твердые, белые от напряжения. – Для этого вам, сеньоры, придется вернуться на Хиззац. Карту кладбища Сум-Мат Тхай вы без труда найдете в вирте. Там отмечена могила моей, как вы изволили выразиться, супруги. Еще вопросы?
Он никогда не видел, чтобы человек так пугался. Задрожал всем телом – раньше Диего полагал это изящной фигурой речи, но сейчас он видел, как дрожит живчик, и понимал, что иначе эту тряску не опишешь. Плясали губы, пальцы, колени. Громко стучали зубы. Черт возьми, волосы, и те встали дыбом! На фоне равнодушия, которое олицетворял гематр, это выглядело кошмаром во плоти. Нервный срыв длился целую вечность, а потом живчик совладал с собой.
– Вы шутите, – прохрипел он. – Золотой мой, драгоценный…
– Я… – начал было Диего.
Но живчик перебил маэстро:
– Не надо так шутить! Не надо! Ну скажите, что она жива! Что мы встретимся, переговорим, все выясним! Скажите, умоляю!
Он в ужасе, понял Диего. Он в ужасе, потому что Карни мертва. Что же случилось, что известие о смерти незнакомой девушки приводит его в такое состояние?
– Моя жена мертва, – сказал маэстро. – И хватит об этом.
– Мертва! – живчик воздел руки к небу. – Слышите? Она мертва! Но если так…
Он прыгнул к Диего, вцепился в отвороты куртки:
– Если так, что ваша супруга делает там? Что?!
– Где? – оторопел маэстро.
– Там!
Высвободив левую руку, живчик ткнул пальцем вверх, в небо:
– Там! Я видел ее своими глазами! Фриш, подтвердите! Вы тоже ее видели, Фриш! А он говорит мне, что она мертва…
Гематр молча кивнул.
Медленно, словно боясь пойти трещинами и рассыпаться прахом, Диего Пераль взял голову живчика в ладони. Притянул, уперся лбом в лоб:
– Ангел ты или бес…
Горло перехватило.
– Ангел ты или бес, – повторил маэстро, – в любом случае я иду за тобой.
– Ты псих, – огрызнулся живчик. Дыхание его пахло мятной жвачкой. – Ты псих, а она мертва. Великий Космос! Фриш, что нам теперь делать?!
Под ними чернел кратер остывшего вулкана.
Маркиз:
Федерико:
Кончита:
Хор зрителей:
Эпилог
– Я скоро умру, – сказал герцог Оливейра.
Луис Пераль прижал руки к груди:
– Ваше высочество! Умоляю…
– Оставьте! – брюзгливо велел герцог.
Он отхлебнул бульона из серебряной чаши, вернул чашу на прежнее место и продолжил раздраженным тоном:
– Не завтра. Не через неделю. Если Господь позволит, не в этом году. Бросьте вашу дешевую театральщину и слушайте по-человечески, дон Луис. Я стар и поэтому скоро умру. Вам ясно? Или вы полагаете меня бессмертным?
Оливейра полулежал на постели, до пояса укрывшись одеялом. Спиной он опирался на высоко взбитые подушки, пышные как грудь молочницы. Торс герцога оседлал специальный кроватный столик для больных. Опираясь на выгнутые дугой ножки, столик – вернее, поднос из лакированного красного дерева – ничуть не давил на тело больного. Бульон, вино, ломти свежего хлеба – поздний завтрак, судя по времени дня. Халат Оливейры распахнулся, открывая поросшее седым волосом еще крепкое тело. На лбу и щеках герцога блестел пот – бульон был горячим, а вино крепким, согласно распоряжению врачей.
– И я немолод, – согласился Луис Пераль. Пятерней комедиограф причесал, а скорее, растрепал свою курчавую шевелюру, отчего стал похож на мальчишку. – Вполне вероятно, что вы еще простудитесь у меня на похоронах.
– Ерунда! Я уже простудился. Вот, лежу, чихаю в платок! И знаете, что я надумал?
– Что, ваше высочество?
– Мне следует заранее озаботиться эпитафией. Иначе, когда я отойду к праотцам, мои тугие на ухо наследники закажут эпитафию какому-нибудь бездарному щелкоперу. Представляете? «Здесь он лежит, великий, несравненный, соперничавший блеском со Вселенной…»
