– Кто же там живет? – невольно воскликнула Кристина.
– Все, кто может заплатить такие деньги, – безразлично отозвался Вахид Тожиевич. – Депутаты Госдумы, вице-премьеры правительства, бизнесмены… бандиты. Кстати, здесь где-то стоит и дача Маракуца. Вы должны его помнить, Василий.
Вася и Ульяна переглянулись. В последнее время их дороги все чаще пересекались с дорогами Николая Савельевича Маракуца, вора в законе по кличке Боксер.
К вечеру через извилистую протоку выплыли на Белое озеро и быстро разбили лагерь, приобретя некоторую сноровку после трех переходов, разожгли костер. Пока женщины готовили ужин, Василий снова подсел к Парамонову, устроившемуся на чурбачке над обрывом и созерцавшему плес, поле на другом берегу озера и лес, за который садилось по-вечернему ласковое солнце.
– Можно, Иван Терентьевич?
Парамонов, не терявший благожелательности ни при каких обстоятельствах, кивнул.
– Не думал, что попаду в место, где кончаются проблемы и начинается полное растворение индивидуальности, – продолжал Вася со смешком. – Мне не хватало общения с природой, большего кайфа я не получаю ни от какого другого вида отдыха.
– Даже от женщины? – подковырнул его Парамонов.
Вася невольно оглянулся на хлопочущую у костра Ульяну, понизил голос:
– Честно говоря, с тех пор как я с ней… других женщин мне не надо, хотя… зов плоти иногда становится непереносим. Но мы с ней еще не…
– Понимаю, ваши души соприкасаются чаще, чем тела. Что это с вами, Василий Никифорович? Неужто зацепило по-настоящему?
Василий насупился.
– А что, разве мне это недоступно?
– Не обижайтесь. – Парамонов положил руку на локоть Котова. – Вы Близнец по гороскопу, человек действия, а для таких людей постоянство нехарактерно. Эмоции у них зачастую стоят между умом и волей. Я чувствую у вас стремление к глубинности, однако больше всего вам мешает чрезмерная легкость обращения с людьми. Любовь ведь требует колоссальной отдачи, а не слепого обожания. Готовы вы к ней?
– Любовь бывает разная… – пробормотал Василий, вовсе не рассчитывавший, что разговор пойдет на эту скользкую тему.
– Само собой разумеется. Любовь – огонь и вихрь – удел юных, любовь – безбрежный океан и вечное волнение – доля зрелых, любовь – материк с редкими землетрясениями – участь стариков. Вы еще молоды, Василий, все ваши ураганы и тайфуны впереди. Могу только пожелать удачи. Но судя по объекту внимания, вы уже в центре урагана, так что покоя не ждите.
– Покой нам только снится, – снова пробормотал Василий рассеянно. – Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль… Спасибо за добрые слова. Не возьмете меня в ученики? – Слова вырвались сами собой, и Вася прикусил язык, с испугом взирая на собеседника, понимая, что сморозил глупость. Но Парамонов не стал ни иронизировать, ни высмеивать, ни экзаменовать.
– Всему свое время, идущий, – сказал он с необидной улыбкой. – Магия симпатий еще не гарантирует интеллектуальный комфорт общения учителя и ученика. Вы не готовы к получению бодхи путем размышлений. Вы еще не в состоянии воспринимать информацию напрямую из общего энергоинформационного поля Земли.
– Из астрала…
Парамонов не обратил на реплику внимания.
–..без взаимодействия объекта и наблюдателя. Выход в астрал вам пока недоступен, потому что явления высшего порядка невозможно наблюдать обычными средствами и повседневным состоянием сознания.
– Я понимаю… закон восхождения…
– Но вы не безнадежны, друг мой, – снова пропустил мимо ушей бормотание собеседника Парамонов, позволив себе малую толику теплой иронии. – Обычный человек в толпе слабеет, вы – нет, умеете сохранять индивидуальность. Без вызова и кризиса вы зачахнете, они – основа вашего Пути, не позволяющая расслабляться и деградировать. И вы не боитесь боли, что внушает надежду. – Голос Ивана Терентьевича стал едва слышен, словно он размышлял сам с собой.
– Хотя этот параметр обладает глобальностью: стремление избежать боли равнозначно гибели вида.
– Простите, я не совсем… – начал было Василий. Парамонов очнулся.
– Вам надо научиться принимать информацию от любого иерархического уровня мирового информационного континуума, я попытаюсь помочь. Ну а там – посмотрим…
– Спасибо! – с чувством сказал Василий.
– Дядь Вась, – подбежал загорелый до черноты Стас. – А как можно определить, где мы находимся?
Василий встал, разминаясь, сказал очень серьезно:
– Поверни ухо на тринадцать градусов к востоку и прислушайся. Или позвони ближайшему дилеру.
Стас округлил глаза, потом засмеялся:
– Это же реклама «хот бёрд». Ты шутишь?
Засмеялись и Василий с Иваном Терентьевичем.
– Я очень люблю «хрюкламу» подобного типа. А насчет того, где мы находимся, могу сказать абсолютно точно: в ста пятидесяти километрах от Москвы. Купаться вечером будем?
– Не, я уже. Я тут огромный муравейник нашел, с тебя ростом, не хочешь посмотреть?
– Хочу. – Василий взял мальчишку за руку, и тот повел его по речному откосу в лес.
Парамонов задумчиво смотрел им вслед.
На Белом озере они задержались на два дня, уж очень хороша была здесь рыбалка.
Муравейник, обнаруженный Стасом на холме в сосновом бору, в ста метрах от лагеря, действительно впечатлял. Высота его достигала двух метров, а диаметр основания и того больше – метра четыре! Василий дважды ходил к нему, испытывая непонятную тягу понаблюдать за деятельностью потомков Формика сапиенс, разумных муравьев. Во второй раз с ним пошел и Парамонов.
– Представить страшно, – поежился Василий, – что муравьи когда-то были ростом с лошадь!
– Они выглядели несколько иначе, – флегматично заметил Иван Терентьевич.
– Но все равно впечатляет.
– А над чем вы работаете? Я имею в виду – как Посвященный, человек Круга?
Парамонов обошел муравейник, присел на корточки, наблюдая за суетой его обитателей, сказал вдруг:
– Хотите фокус?
В то же мгновение все муравьи как по команде замерли! Движение вокруг прекратилось, перестали петь даже птицы неподалеку. А затем все бесчисленное муравьиное войско кинулось к муравейнику и полезло внутрь, грозя смести его с лица земли. Исчезло! Муравейник вымер, словно поздней осенью, перед холодами. Пробежал последний муравей, скрылся в одном из окон. И снова тишина и неподвижность.
– Что вы с ними сделали? – прошептал Василий. Парамонов встал с корточек.
– Я передал им раппорт опасности, сигнал, что сюда летит колеоптер. Сработало.
– Колеоптер – это…
– Жук. Во времена Инсектов колеоптеры наравне со шмелями – пситирусами – были одними из самых агрессивных хищников. Так что вы хотели узнать, Василий Никифорович?
– Над чем вы работаете…
– Ах, ну да, вы спросили… Это не очень интересно для неспециалиста. Я исследую воздействие фохата на метрику пространства.
– Фохат… э-э, это из индийских эзотерических…
– Тексты Веданты. Фохат в них понимается как универсальный движущий принцип, всемирная жизненная сила. Безусловно Первый реализовал его сначала в Аморфах… ну, и так далее.
– Я читал, что прежде всего сущего была Калаханса, Птица вне пространства и времени.
– Это и есть Безусловно Первый, Творец, понимаемый древними йогами как символическая птица, Брама, роняющая яйцо в Хаос, который и превратился во Вселенную. Таким образом, Тьма Хаоса есть лишь средство для мысленного творчества, а не изначальное зло, иерархия темных неструктур. Наша Вселенная была образована по принципу образования любых сложных систем, дихотомически, с заданным вектором предпочтения «лучше-хуже». То есть «добро» и «зло» в ней являются самостоятельными образованиями и через посредника между информационным и вещественным мирами могут влиять на вещественные объекты.
– Вы хотите сказать, что зло – изначальное состояние мира?
– Добро и зло как две категории предпочтения, не более того. Это уже люди сделали их конкретными, насыщенными эмоционально. Так что, увы, мой друг, зло вечно! И поединки с ним – это срок, потерянный для созидания, истинного творчества. Отвечая на ваш вопрос, я мог бы сразу сказать, что занимаюсь проблемами высшего творчества, но тогда вам пришлось бы задавать мне кучу дополнительных вопросов.
