— Спасибо, что не сдали учёным крысам.
— Не за что, — зевая, буркнул дядя. — Согласно приказу государя императора спустя неделю мы должны выступать в направлении польской границы. Семь дней у нас есть. То есть у тебя. Так что давай советуй: чего с этой харей бесовской делать будем?
— Допрашивать.
— А как? Ты на злобность-то его посмотри, глазами так и зыркает, волчара…
— Ничего я вам не скажу-у-у!!!
— А мы ему клизму со святой водой! — не думая, предложил я. — Благо и поза подходящая.
— Я вам всё скажу-у-у!!! — С таким же пылом бес мгновенно поменял точку зрения, едва ли не виляя задом в знак полной готовности к сотрудничеству.
Чем мы и воспользовались, хотя знал он немного. Военная косточка, работал с напарником по приказу. Причин внезапной ревности ко мне господина оратора в женском платье не понимает. Была б его воля, он бы мне из засады за сто шагов голову прострелил и не парился. Нанят по договору с ведьмой Фифи, реальный заказчик пожелал остаться неизвестным. В служебные обязанности входило сопровождение жандармского чиновника и оказание ему всяческой помощи. До определённого момента. А когда этот момент наступит — убить лысого человечка самым зверским способом, а уж те, кому надо, найдут способ переложить всю вину за смерть санкт-петербургского чина лично на генерала Василия Дмитриевича Иловайского 12-го. Вот как-то так примерно…
— И чего нам оно прояснило?
— Ну-у… — крепко задумался я, связывая бесу руки за спиной. — Лишнее подтверждение уже известных нам фактов.
— Каких это? — Дядя одним рывком поднял стонущего ординарца и усадил его на скамью, поближе к окошку. — Нехай ветерком ночным обдует, и полегчает хлопцу. Так ты не ответил, умник…
— Да, голова у него крепкая, сотрясать нечего, а от шишки разве что папаха пару дней криво сидеть будет, — вежливо поддакнул я, потому что ответить по существу было нечего.
— Не знаешь, стало быть… Эх ты, а ещё характерник!
— Вот-вот… — пьяно донеслось из-под стола. — Именно это нам… и… ин-тересно… Характерник! Это надо как следует… надо…
Жандарм попытался встать на колени, стукнулся лбом о ножку стола и вновь захрапел.
Мы с дядюшкой тревожно переглянулись. Неужели весь сыр-бор из-за таинственных возможностей характерника? Не меня лично, а характерничества вообще как непонятного и неизученного научного явления. Ведь если эти институтские умы из далёкого будущего уже с нечистой силой дружбу водят, так что с миром станется, когда они ещё и характерников под себя подомнут?!
И не успела одна и та же нехорошая мысль забрести к нам в головы, как из открытого окна показалась чья-то рука, сжимающая длинноствольный пистолет. Я грудью закрыл дядю, но выстрел предназначался не нам. Серебряная пуля вдребезги разнесла голову несчастного беса! Ловить кого бы там ни было посреди ночи под лопухами и заборами — дело тухлое…
— Сами живы, дак уже и слава те господи, — философски резюмировал мой героический родственник. — Всё одно никто б нам не поверил, что мы тут с нечистью бесовской дрались.
— Согласен, все бы решили, что наш генерал до чёртиков напился!
— Иловайский…
— А что, обычное дело, все поймут!
— Заткнись, я кому говорю…
— Поллитру из шкафчика достать, нервы успокоить?
— Достань! — окончательно взбеленившись, рявкнул дядя. — И пошёл вон с глаз моих!
Я щёлкнул каблуками, достал заветную бутылочку и быстро вышел вон. Дальше бежать следовало быстро, потому как в неустанной заботе о дядюшкином здоровье я уже третий день как вылил из бутылки водку, заменив оную чистой колодезной водой. Нет, вот на самом деле, зачем ему в его годы столько алкоголя? Это ж страшно вредно для печени, да и на мозгах отражается…
— Иловайски-и-ий, мать твою!!!
Ну вот, я же говорил…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗУБЫ НАВЫЛЕТ!
Ночевал на конюшне, подальше от дядюшкиного гнева, без надёжной опеки верного денщика. Рухнул под навес, на сеновал, ни о чём не заботясь и ни на кого не оглядываясь. Знал, что Прохор здесь, что он тоже спит, но махнул на всё рукой. Спал без снов, аки дитя малое. Если бы в ту ночь хоть кто-то из многочисленных желающих прокрался меня убить — его труды увенчались бы полной викторией! Зарезать спящего хорунжего было проще простого, но никто не пришёл. Бесы-людоеды более белый свет не коптили, сбежавший толераст Жарковский носу не показывал, его пылкая госпожа хромая мадемуазель Зайцева тоже как-то не спешила светить рылом посреди села при полной луне.
Запах соломы чуть сладковатой негой щекотал ноздри, хруст травинок под ухом нежно убаюкивал, ночная прохлада освежала голову и успокаивала нервы. А я, оказывается, не железный? Я тоже могу уставать, совершать ошибки, испытывать боль в мышцах, валиться от изнеможения и… стресса. Это новое слово, им Катенька обозначает степень крайней нервной истощённости организма с неадекватной реакцией на экстремальные ситуации, вот! До этого дня мы, донские казаки, ни о каких стрессах ни сном ни духом не слыхивали…
Рано утром, с первыми петухами, меня разбудил мой суровый денщик.
— Кто рано встаёт, тому Бог даёт! А Бог не Ерошка, соображает немножко — кому рубль, кому копейку, кому быка, кому индейку, кому злата ларец, кому полный…
— Пушной северный зверёк, — не задумываясь, угадал я.
— Да ты знал, — досадливо поморщился Прохор, протягивая мне расшитый рушник. — Давай-ка умывайся да завтракай. Хочешь, песню запоём?
— С чего бы?
Этому нехитрому трюку я научился у еврейского чёрта-коробейника. Схемка вроде бы предельно простая: тебе задали простой вопрос, а ты на него вопросом и ответил. И вот уже не ты ответчик, а твой собеседник, кем бы он ни был и какие бы права ни качал. Надо будет на дядюшке поэкспериментировать. Прохор — это уже пройденный этап, для чистоты эксперимента надо так ещё с двумя-тремя подопытными кроликами поприкалываться…
— Мы куда-то спешим? — ещё раз уточнил я, не получив ответа на первый вопрос:
— Царский указ провозгласили: через шесть денёчков на войну идём! Чтой-то Польша опять бузить стала, не дала им война восемьсот двенадцатого года разуму, вновь шляхта поднимается, свобод да вольностей требуют!
— И чего в этом плохого? Надо научиться уважать права каждого народа на своё волеизъявление и самоопределение!
— Это верно. Кто ж спорит? Вот они за свою свободу себе уже всю Малороссию требуют, от Львова до Киева.
— Охренели, что ли?!!
— И смены православной веры на католическую…
— А по сусалам нагайкой?! — окончательно вспыхнул я.
Нет, ну любой терпимости и пониманию есть предел. За этим пределом лично мою голову заволакивает розовая мгла, и я готов лететь с саблей наголо против всех великопольских эскадронов, рубя в капусту встречного-поперечного пана!
— Знаешь, я хоть ещё ни разу в настоящем боевом походе не был, но труса праздновать не стану. Говори, чего делать, к чему готовиться, что с собой брать, чем по дороге затаримся?
— Ну, ежели через Варшаву пойдём, так оно покороче будет. Рвём копыта до Ростова, там на Новочеркасск, поклонимся иконе Христа, въезжающего в Иерусалим-град, а там шесть конных переходов до Бреста. В Бресте денёк отдохнём, коней в реке Буге выкупаем и ужо через Катовицы на саму Варшаву! А ежели нас в обход на Краков пошлют, так это лучше по чешской земле пройти. До Праги и от того же Бреста недалече, а там сквозь всю ихнюю Моравию да Богемию в галопе, чтоб на вина моравские не отвлекаться, да и сквозь союзную Австрию, там по старому Кракову конным скоком, при пиках да саблях, с молодецким посвистом до соляных копей в Величке, где и развернёмся. Тебе Василий Дмитревич не сказал, что ль?
— Ну, не так подробно, — мягко уклонился я. — Ты ж его знаешь, дядя будет до последнего скрытничать, лишь бы детали похода простой хорунжий не узнал раньше его есаулов да войсковых старшин. Субординация, чтоб её за ногу да об стенку…
— То-то и оно. — Прохор дождался, пока я умоюсь в лохани, принял от меня мокрое полотенце и кивнул на покрытую ломтём хлеба глиняную миску каши. — Куда и зачем идём, нам, простым казакам, знать не положено. Наше дело — по государеву приказу ум да смелость проявлять, так чтоб разбить врага малой кровью и без потерь к батюшке тихому Дону вернуться.
