— Когда по личному приглашению Хозяйки, так и охрана не нужна, — нагло соврал я, грозно выгибая бровь. Научился за полгода тренировки перед зеркалом. Говорят, сам Наполеон осваивал это искусство по совету старого циркового клоуна.
— Ну если сама Хозяйка… так что ж… — тяжело вздохнул Павлушечка (ага, бровь-то сработала!). — Мне с ней сейчас ссориться не резон. Хочу лавку расширить, договорился с нужными поставщиками, но без её особого соизволения никак нельзя. Может, замолвишь словечко, казаче?
— А мне-то что за интерес…
— О, ценю деловой подход. — Людоед попытался приобнять меня за плечи, но замер, стоило мне положить ладонь на рукоять пистолета за поясом. — Да-да, сам не любитель лишних фамильярностей, гигиена — залог здоровья!
Кто бы говорил… Эта ходячая гора сала мылась раз в год, и то вряд ли, вечно перепачкан жиром и подсохшей кровью, а если его мясницкий передник выстирать в Доне, то на три версты ниже по течению вся рыба всплывёт кверху брюхом!
— Так вот что я могу резонно предложить. — Он вернулся к своей тачке, где лежало чьё-то позеленевшее тело, прикрытое рогожей. — Ты у Хозяйки добываешь разрешение письменное на строительство магазэна по французскому образцу. Широкое, просторное, с дегустационным зальчиком а-ля бистро. А я тебе за соучастие — оговорённый процент. Предпочтёшь деньгами или производимым товаром?
— Сосиски «дамские пальчики»? — припомнил я, и меня передёрнуло. — Спросить спрошу, а платить будешь услугами.
— Какого толка услугами, казаче? — неожиданно покраснел он, кокетливо одёргивая замызганный передник.
Наверное, тут бы и пристрелить подлеца за такие мысли, но мы шагнули за поворот, а там под аркой уже стоял навытяжку бдительный бес. Господи-боже, даже не со старым фитильным ружьём, а с кривым турецким луком! Ох нет, мама дорогая, с такой допотопщиной меня ещё не встречали…
— Стоять, руки вверх! Щас обоих стрелять буду!
— Остынь, бесове… — укоризненно прогудел Павлушечка. — Я это, ты меня знаешь. А тот, что со мной, так сам хорунжий Иловайский. Или тебя старшие товарищи о нём не предупреждали?
— А чё меня предупреждать, — нагло оскалился бес. — Нешто я эту военщину усатую и сам не знаю… Стоять, кому говорю!
Мы переглянулись, но встали. Интересно, что дальше?
— А дальше пущай мясник своей дорогой идёт, у меня к нему претензиев нет. Но ты, хорунжий… Помнишь, злыдень в лампасах, как мне в ружьё песку насыпал, а?!
Я пригляделся к гневной мордочке беса. Память услужливо подсунула подходящую картинку: тот же бес, весь чёрный от пороховой гари, с обожжённым пятачком, держащий в лапках ружьё, увенчанное чем-то вроде железной ромашки. Да, рвануло тогда неслабо… Но ведь весело же было, и сувенир оригинальный, чего ж злиться-то?
— Ан вот теперь и я потешусь! За всех наших тебе отомщу. Посторонись, толстый, я щас буду из казачка ёжика делать!
— Это первая услуга, — с нажимом напомнил я отступающему Павлушечке. — Ты просто иди своей дорогой, а мы тут вокруг побегаем.
Бес натянул тетиву до уха, но я уже успешно спрятался за непробиваемой тушей мясника.
— Эй, хорунжий, ты это чё? Это прикол, что ль, такой, я не понял? А ну вылезай, я в тя стрелять буду!
— Вперёд, — скомандовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не пнуть людоеда по заднице. Так сапоги ж потом ничем не отмоешь…
Павлушечка бодро потрусил к арке, толкая тачку, а мы с бесом развлекались вовсю — шумно и весело!
— Стоять, я ж… ага, попался! Ой, извини, Павлуша… Стой, гад, я из-за тебя не в тебя попал! Ага… ой, извини, Павлуша… Нет, ну у тебя совесть есть, хорунжий?! Стой, я… щас… вот… ага! Ой… ой… ой… Извини, извини, извини, я не хотел, это всё Иловайский… Ага! Ой…
К тому моменту, как у самых стен Оборотного города яркий задиристый офицер в мундирчике Преображенского гвардейского полка окончательно расстрелял все свои стрелы, я уже слегка запыхался. Колышущейся туше мясника-интеллигента стрелы причиняли не больше вреда, чем китайское иглоукалывание. То есть в некоторых местах было даже полезно и приятно.
Правда, последнюю стрелу увлёкшийся бес-охранник прямо выпустил в… Короче, дикий вой Павлушечки, уязвлённого в самую чувствительную точку, едва не заставил меня присесть.
— Уй-й-й-я-а-ай!!! Попал, гадёныш, из лука в уретру-у!
— Это типа поразил, как Давид Голиафа? — шёпотом уточнил спрятавшийся за моей спиной маленький преображенец. — И чего он так на какую-то уретру жалуется, я вроде под фартук попал…
— Это по-латыни, — решил я, сам не зная толком, о чём речь. — А ты бы давал тягу на всех копытцах, пришибёт ещё…
— И то дело! Прощевай, Иловайский, я тя в другой раз дострелю, договорились?
— Замётано. — Я добавил ему коленом скорости, и ретивый бес смылся прежде, чем эхо Павлушечкиных воплей дважды облетело весь Оборотный город.
Я тоже предпочёл бы удрать под шумок, но куда там… На крики голого трупоеда быстро сбежался народ. А какой народец живёт в подземном городе нечистой силы, объяснять, полагаю, не надо уже никому?.. Не прошло и минуты с того момента, как бедный мясник ухитрился выдернуть из-под фартука застрявшую стрелу, как мы с ним оказались в плотном кольце облизывающихся горожан. Причём на Павлушечку никто слюни не пускал, главное блюдо тут по-прежнему вкусный я…
— Глянь-кась, сожители, — протёрла глаза старая ведьма с бородавочным лицом. — Неужто мясник в свою лавку живого хорунжего привести умудрился?
— Кажись, так, — поддержали её два молоденьких упыря журавлиной стройности. — Да тока нам-то с того одно взаимное мордобитие?
— Да уж! — погромче прокашлялся я. — Традиций нарушать не следует, Хозяйка не одобрит. Раз я пришёл, давайте не филонить тут… Засучили рукава, и чтоб каждый два раза соседу в рыло!
— Минуточку, дамы и господа, — неожиданно вмешался какой-то клыкастый хмырь, когда нечисть уже привычно разбилась по парам в приблизительных весовых категориях. — Что мы как дети, право? Чуть увидели хорунжего, и в драку…
— Так это ж сам Иловайский! — шёпотом пояснили ему.
— Я в курсе. Имел честь, так сказать, и тоже был за него бит. Но, может, мы его пока хотя бы свяжем? А то опять как все в себя пришли, а казаком уже и не пахнет…
— Дык… почему бы и нет-то? Дельная мысль! — перешёптываясь, признал народ.
Я с подозрением покосился на двух… трёх… четырёх бесов и ведьм, двинувшихся ко мне с верёвками. Поумнели, что ли? Не, не, не, мы так не договаривались…
— Павлушечка, придержи хорунжего, чтоб не убёг, покуда мы буцкаемся!
Интеллигентный людоед-патологоанатом, знаток латыни, радостно обернулся и… Я даже сам не сразу понял, как взлетел ему на шею, свесил ножки и приставил заряженный пистолет к уху:
— К Хозяйке, бегом, живо!
— Гляньте-ка, чё творится, а?! — вновь взвыла та же бабка, угрожающе тряся грудями. — Энтот маньяк в папахе да эполетах нашего мясника посредь бела дня угоняет! В Турцию, поди? А там ещё евнухом горбатиться продаст, уйму деньжищ на том слупит, а нас навсегда без мяса покойницкого оставит… Не пущу-у!!!
— И впрямь, Илюшенька, — вмешался брутального вида плечистый чёрт с чёлкой набекрень и усиками квадратиком. — Слезли бы вы с уважаемого Павлушечки, он нам всем очень дорог. Мы даём честное слово, что не заставим вас долго томиться связанным — быстро подерёмся и не больно вас съедим. Честное благородное!
— В галоп, — приказал я, сжимая коленями толстую шею мясника, но тот неожиданно заартачился:
— Ты меня ещё взнуздай, человече! Я не бабка Фрося под твоим седлом ходить. Я мужчина с образованием, вкус имею и диплом международный, и…
— Пристрелю, — хладнокровно пообещал я, взводя курок.
Толпа замерла… Потом кто-то из мелких упырей азиатской внешности громким шёпотом спросил у соседа:
— Чё ж он не стреляет-то? С Павлушечки-то небось в пять раз больше мяса будет! А хорунжий уже к основному блюду как гарнир пойдёт!
Толстый голый гигант придушенно икнул и рванул с места не хуже моего арабского-скакуна! Нечисть с энтузиазмом ударилась в погоню…
