— Езжай вперёд, хорунжий, — напутствовал меня Прохор. — А свет твой Катерина, распрекрасная картина, со мной поскачет, ей оно к удаче. У тебя-то жеребец пылкий, как уронит, шибанёт да затылком! А мой коняга ровный, повезёт, как зимою дровни. Ну ты понял, в общем? Гуляй себе, хлопче…
У меня на единый миг горло перехватило от обиды. Но Катенька подвигала вверх-вниз чудесные брови свои и подняла большой палец.
— Двигай к дяде, Илюха! Чую, нам сегодня вся артиллерия понадобится. Там у вас случайно на полковом складу ядерной бомбы не завалялось? Хотела уронить одному гаду на голову. Да ты его знаешь, ходит такой, в женском платье…
Я знал. Я прекрасно понимал, о ком она говорит, но почему-то не хотел признаваться, что господин учёный Жарковский на данный момент тусуется в Оборотном городе в компании оголтело-озабоченно-нетрезвых ведьм и, что они с ним могут сделать, мне даже фантазировать было завидно. Или боязно. Хотя он заслужил. Кто бы спорил — нарывался, как мог!
Бывшая грозная Хозяйка, в плотно облегающей синей блузе со странным зверем — смурфиком на грудях да в чёрных штанах в облипочку, кое-как угнездилась на крупе позади Прохора и тряхнула густыми кудрями:
— Врубай первую, жми на газ, вдарим автопробегом по… чему-то там вроде раздолбайства!
Могучий донской жеребец легко понёс двойную ношу.
— Будьте в селе до заката, — на прощанье крикнул я им и дал шпоры арабу. Аккуратно, без боли, он меня и так слушается не в пример некоторым тут…
Белый конь вспомнил, что в детстве его мама рассказывала ему о крылатых Пегасах, и буквально полетел вперёд. Я спешил: в определённых ситуациях дядю лучше предупреждать о том, что у нас гости. А то выйдет на порог встречать без орденов, в домашних тапках, небритый, как кактус, и ароматно дышащий на посетителей смесью кофе и самогонки.
Хотя… с чего это я на него так наезжаю? Большинству женщин такое амбре только нравится. Не, всё, хватит, пора взрослеть и не доставать родного дядю подростковыми шалостями. Соль в кофе более не сыплю! Я придумаю, чего туда поинтереснее насыпать…
До села домчался минуты за три. У ворот хромающий рыжий ординарец принял моего разгорячённого коня, на всякий случай честно предупредив:
— Гневается его сиятельство.
— Ну дак не на меня же.
— Откуда знаешь?
— Я у него вечная иголка в заднице, ко мне за столько времени уже попривыкнуть можно, да и скучно ему без меня — сиди, старей… — подробно объяснил я. — А раз гневается, так скорее сам на себя, на обстоятельства, на войну, на весь белый свет. Короче, не чмокнула его Маргарита Афанасьевна!
— Как в воду глядишь, хорунжий, — поморщился рыжий казак и даже сплюнул с досады. — Водит она его, ровно телка на верёвочке, играет почём зря сердцем генеральским. А что ей смешочки, то ему боль в груди…
— Разберусь, — пообещал я, взбегая на крыльцо дядиной хаты. Потом резко обернулся назад, задумался, взглянул на небушко, не предвещающее грозы, и попросил: — Сейчас Прохор с моей невестою подъедет. Так ты проследи, чтоб они ворота заперли, а сам поставь у забора с полсотни казаков.
— Да где ж я те их возьму, когда Василий Дмитревич весь полк на манёвры отправил?!
— Куда?!
— За Дон, — разгорячился ординарец. — Как ты уехал, так и часу не прошло, прибыл нарочный из штаба. Передал секретное донесение: всему полку лёгкой формой, без сбору и фуража, отбыть на левую сторону Дона, отойти от переправы на три версты и ждать дальнейших указаний!
— …?!! — бессильно затрясся я, не зная, кого в первую очередь душить — дядю за доверчивость или этого рыжего, потому что он ближе. Как они могли поверить и кому?!
— А главное, самому генералу с полком идти не велено, приказано тут дожидаться. За-ради какого-то военного эксперименту! Ну как ежели вдруг погиб атаман, как полк без него боевую задачу выполнит?
— Оружие есть? — в лоб перебил я.
— Сабля да два пистолета.
— Ружьё есть?
— Одно, охотничье… — смутился он. — Вчерась начистил Василию Дмитревичу, уток бить.
— Приедет Прохор — все в хату, двери на запор, любое оружие с собой, глядишь, и продержимся до рассвета.
— А что не так-то, характерник?!
Поздно. И объяснять некогда, и смысла ноль. На реванш они пошли, всем гуртом объединились и хотят нас разом прихлопнуть. Катеньку увезти не удалось, а увезли бы, куда б я побёг? К дяде, известное дело! А при дяде один ординарец, да у меня один денщик. Так нас вчетвером в одной хате и похоронят! Кто? Хороший вопрос… Можно подумать, что желающих мало!
— Разрешите потревожить, ваше сиятельство! — Я бесцеремонно вломился в горницу и замер. — А это ещё что за два кренделя?
Двое дородных купчин, в приличном платье, не меньше чем третьей гильдии, испуганно обернулись на мой голос.
— Иловайский, — неодобрительно прогудел мой дядя, при полном мундире и орденах, — что ж ты с порога глотку дерёшь? Подойди, поздоровайся с уважаемыми людьми.
— С кем? — вспылил я, прожигая взглядом Моню и Шлёму. — Да это же не люди, это кровопийцы поган…
— Не всякий купец кровопийца!
— Ну, насчёт купцов я бы поспорил, — подал голос Моня, старательно поддерживая личину. — Средь них всякого сброда хватает, но мы-то с братиком честные негоцианты.
— И вообще, Иловайский, ты чё пристал?! — полез следом и Шлёмка. — Мы ж вроде договаривались.
— Да, но… не время сейчас! Война у нас!
— Так мы поэтому и пришли! Это ж вам война, а нам-то скорее гастроном!
— Так вы уже знакомы, что ли? — простодушно удивился мой дядюшка.
Мы переглянулись и кивнули. Я взглядом попросил парней не снимать личины. Моня понял, Шлёма покочевряжился, но тоже кивнул.
— Ну… и? — напомнил о себе дядюшка.
— Я всё объясню, — пообещал я, коленом подпихивая старательно упирающихся купцов к выходу. — Они утром зайдут, у них не срочно. А вы покуда кофею хлебните, хоть упейтесь, хоть вымойтесь в нём, разрешаю, а мы…
В этот момент двери без стука распахнулись, и в горницу впорхнула кареокая властительница Оборотного города.
— Илюха-а! Езда на лошади — это круто! Все байкеры нервно курят в закоулке, дыша сизым дымом себе же в подмышку, под косухи! А дядя Прохор научит меня так кататься?
— Старина Прохор никогда плохому не научит. — Дядя одним движением плеча отодвинул и меня, и обоих упырей в сторону, широко распахивая отеческие объятия. — А со мной поздороваться не хочешь, доченька?
— А-а-а, Василий Дмитревич! — Катенька с места прыгнула ему на шею, счастливо болтая ногами. — Как же я рада вас видеть! И ещё меня с работы уволили. И похитили, и на вертолёте угнали, а потом ваш племянник в меня стрелял, клёво, да?!
— Э-э… клёво?
— Да я вообще тащусь от казаков! Иловайский (это уже мне), иди сюда, дай поцелую!
— Да она… трезва ли? — всё ещё прижимая мою любимую к орденоносной груди, вопросил его сиятельство.
— Трезва. Просто находится в таком состоянии, когда до неуправляемой истерики меньше шага. То есть вот только этого нам ещё и не хватало до кучи…
— О, Монька со Шлёмкой! А чего у нас тут упыри делают? Гоните их, Василь Дмитревич, кто только не пытается примазаться к казакам, фигею я с лысых ряженых…
Слава тебе господи, что дядя отвлёкся на входящего Прохора. Да и вообще, кто может рассуждать здраво, когда обнимает такую красавицу…
— Низкий поклон всей честной компании, — широко улыбнулся мой денщик. — А что ж, ваше сиятельство, ординарец ваш по двору бегает, ровно кот наскипидаренный? Всё оружие в сени тащит, ружьё заряжает, саблю точит. Нешто военный конфликт с Польшею прямо на наш двор плавно перетёк?
— И небушко эдак помутнело… — добавили упыри, глянув в оконце.
Начинается, подумал я. На левую ногу уже и наступить больно было. С минуты на минуту грянет, хоть бы дверь успеть запереть…
— Запереть двери! Занять круговую оборону! Без команды не палить! Врукопашную не лезть! Нам бы только до зари продержаться…
— Да ты о чём, Иловайский? — в едином порыве вопросили все. Ну, быть может, кроме рыжего ординарца, ввалившегося в горницу с криком:
