Анантос задумался. И снова пришепетывающий хохоток снежными хлопьями полетел над палубой.
– Ах, юмор! Одно из самых ценных качеств теплоземельцев, должно быть, искупающее все их недостатки.
– При всей вашей легендарной враждебности вы кажетесь весьма дружелюбными, – бросила Талея.
– Это моя обязанность, мягкая самка, – отвечал прядильщик. Взгляд его вновь обратился к Джон-Тому. – Доставь мне удовольствие, приняв этот дар.
Джон-Том взял подарок и повязал его на шею как косынку. Она скользнула по застежке плаща. Шарф казался неощутимым, словно его и не было. Джон-Тому было не до того, что голубая полоска не гармонирует с радужно-зеленой курткой и индиговой рубашкой.
– Мне нечем отдариться, – произнес юноша извиняющимся тоном. – Нет, подожди, возможно, найдется. – Он снял с плеча дуару. – А музыку прядильщики любят?
Такого ответа от Анантоса он не ожидал. Паук протянул две конечности в жесте, который невозможно было с чем-либо перепутать. Джон-Том осторожно передал инструмент.
Прядильщик принял знакомую полусидячую позу и положил дуару на два колена. У него не было ладоней и пальцев, но восемь хватательных когтей на четырех верхних конечностях деликатно перебирали оба набора струн.
Полившаяся мелодия казалась эфирной и нереальной, атональной и чуждой, но тем не менее полна была почти знакомых ритмов. Она то казалась нормальной, то сбивалась на совершенно странные ноты, едва укладывающиеся в мелодию. Игра Анантоса напомнила Джон-Тому скорее сямисэн, чем гитару.
Флор блаженствовала, привалясь спиной к мачте, и впитывала мелодию. Мадж разлегся на палубе, а Каз безуспешно пытался отстучать рваный ритм. Ничто не смягчает ксенофобию, как музыка, невзирая на странный ритм и непроизносимые слова.
Воздушное стенание окутало Анантоса и двух его компаньонов. Причудливая хаотичная гармония не заглушала шум ветра. Впрочем, в пении пауков не было ничего зловещего. Маленький кораблик ровно скользил по воде. Невзирая на несокрушимую добросовестность, расчувствовался и Хапли. Перепончатая лапа притопывала по палубе, тщетно стараясь угнаться за мистической мелодией арахноидов.
Может быть, подумал Джон-Том, они не найдут здесь союзников, но друзей – в этом он не сомневался – уже отыскали. Пощупав край роскошного шарфа, он позволил себе расслабиться и отдаться умиротворяющему покою скромной паучьей фуги…
Рано утром на четвертый день пребывания в Хитросплетениях его разбудили. Рановато, подумал молодой человек, увидев над головой все еще темное небо.
Он перекатился на бок, и на мгновение память отказала ему: Джон-Том вздрогнул, заметив перед собой мохнатое, клыкастое и многоглазое создание.
– Извини, – прошелестел Анантос. – Я тебя слишком рано разбудил?
Джон-Том не сообразил, имеет он дело с проявлением вежливости или же с обычным недоумением. Но в любом случае следовало выразить благодарность за проявленное внимание.
– Нет. Вовсе нет, Анантос. – Джон-Том, щурясь, поглядел на небо. Еще виднелось несколько звезд. – Но почему так рано?
Позади него раздался голос Хапли. Как всегда, лодочник проснулся первым и приступил к своим обязанностям, когда остальные еще нежились под одеялами.
– Впереди их город, приятель.
Что-то в лягушачьем голосе заставило Джон-Тома сесть. Это был не страх, даже не тревога… а нечто, прежде совершенно отсутствовавшее в плебейском говорке лодочника.
Отбросив одеяло, юноша повернул голову, следуя за взглядом Хапли. И тут он осознал, что странная новая нота в голосе лодочника была изумлением.
Первые лучи солнца уже коснулись горного щита, поднимавшегося перед лодкой. Вдали высились колоссальные пики, более мощные, чем Зубы Зарита. Они не погружались в облака, но пронзали их насквозь. Джон-Том не считал себя знатоком, но если вершины Зубов Зарита явно превышали двадцать тысяч футов, то здесь даже средние по высоте уходили за двадцать пять.
На севере и юге поднимались более пологие горы. Покрытый ледниками и облаками колоссальный восточный хребет обнаруживал иные качества: над некоторыми вершинами его стоял темный дым, в котором изредка вспыхивали красные огни. Массив этот еще не сформировался.
Впрочем, искры и дым у них над головой исходили из источника куда более близкого. Совсем неподалеку над холмами на добрых десять тысяч футов поднимались стены объемистой кальдеры. Река перед нею сворачивала на юг. Лед и снег венчали черные скалы.
Ниже снег уступал место хвойным, которые, в свой черед, сменялись растительностью умеренной зоны, подобной той, что росла возле реки. Ниже начинался город, расположенный на склонах вулкана. Крохотные причалы тонкими пальцами тянулись в воду.
– Мой дом, – проговорил Анантос. – Столица и первое поселение всех пауков, живущих на переплато и землях возле него. – Он развел четыре передние конечности. – Приветствую вас в Паутинниках-на-Дуновении.
Город был истинным чудом… как и шарф. Аналогия не исчерпывалась этим. Как и шарф, он был сплетен из тонкого шелка. Утренняя роса лежала на разнообразных распорках, расчалках, подвесках, висячих мостиках. Крыши не подпирались столбами – они свисали с кружевных дуг. Миллионы толстых серебряных канатов поддерживали усыпанные алмазами росы строения высотой в несколько этажей.
Другие тросы – толщиной в торс человека – сплетены были из дюжины канатов и крепили к земле крупные части города.
На низких, самых близких к ним уровнях путешественники могли различить множество шевелящихся силуэтов. Ясно было, что в городе полно жителей. Разросшийся у подножия и на склонах огромного вулкана город способен был вместить их десятки тысяч.
Шелка в нем хватило бы – если размотать на отдельные пряди, – чтобы покрыть коконом всю землю.
Некогда Джон-Том целый час восхищался крохотной паутинкой, сооруженной пауком на берегу океана. Ее тоже усеивали росинки.
Здесь же роса разве что не выплясывала. Едва первые лучи солнца коснулись города, она сделала его нити платиновыми, покрытыми алмазной пылью. На это великолепие нельзя было долго смотреть, но роса испарилась, и эффект быстро исчез. Солнце поднималось выше, и чарующее впечатление таяло – словно звук медных тарелок в воздухе. Но оставшееся без украшений сооружение впечатляло немногим меньше.
Повсюду в Паутинниках виднелись сферы, эллипсы, арки и купола. Джон-Том не смог заметить ни одного острого угла. Все ниши были округлыми и сглаженными. И город казался каким-то мягким, хотя обитатели его, возможно, и не соответствовали этому эпитету.
Солнце поднималось все выше и выше. Кораблик остановился возле ближайшего свободного причала. Несколько ранних тружеников повернули любопытствующие глаза к невиданным гостям. Прядильщики не вмешивались в ход событий – они просто глядели. Вскоре, следуя исторически сложившейся склонности к. приватному препровождению времени, они вернулись к прерванным занятиям, не обращая внимания на новоприбывших. Это обеспокоило Клотагорба: народ с подобной склонностью к Уединенным занятиям не будет хорошим военным союзником.
В сопровождении Анантоса они покинули лодку и отправились на пристань, и скоро путешественники вступили в шелковый и серебряный мир.
– Эх, если бы только нас ожидала здесь удача, – сказал Каз, медленно поднимаясь. Свои широкие ступни он ставил весьма осторожно: дорога была сплетена из серебристых веревок. Они были прочнее стали и даже не задрожали, когда Джон-Том для пробы попрыгал на одной из них, но если не попасть на перемычку гигантской веревочной лестницы, легко сломать ногу.
– С меня хватит, если мы просто останемся в живых – шепнула кролику Талея.
– Я как раз это и имею в виду, – ответил Каз. Он показал назад: река и причалы давно исчезли за изгибающимися, переплетающимися полосами шелка и сооружениями из блестящих нитей. – Потому что без посторонней помощи нам не удастся выбраться отсюда.
Вокруг был не только шелк; некоторые дома украшены были скульптурами из камня и дерева, другие хвастали металлической отделкой. Окна были сделаны из тонкого стекла. Кое-что намекало, что для набивки диванов и прочей мебели используется растительность.
