В: Хорошо, умрём — увидим.
М: Уделите этому внимание, и увидите, что рождение и смерть являются одним, что жизнь пульсирует между бытием и небытием и что одно нуждается в другом для целостности. Вы рождаетесь, чтобы умирать, и умираете, чтобы рождаться.
В: Разве непривязанность не останавливает этот процесс?
М: С непривязанностью уходит страх, но не факт умирания.
В: Значит, я буду вынуждена родиться снова? Какой ужас!
М: Нет никакого принуждения. Вы получаете то, что хотите. Вы сами строите свои планы и исполняете их.
В: Мы сами приговариваем себя к страданию?
М: Мы растём благодаря исследованию, а чтобы исследовать, нам нужен опыт. Мы склонны повторять то, что не поняли. Если мы чувствительны и разумны, нам не нужно страдать. Боль — это призыв к вниманию и наказание за беспечность. Мудрое и сострадательное действие — единственное лекарство.
В: Именно потому что у меня прибавилось мудрости, я не хочу больше страдать. Что плохого в самоубийстве?
М: Ничего плохого, если оно решит проблему. А что, если не решит? Страдание, вызванное посторонними факторами, — какая-нибудь тяжёлая неизлечимая болезнь или невыносимое несчастье — может служить некоторым оправданием, но если не хватает мудрости и сострадания, самоубийство не поможет. Глупая смерть означает повторно рождённую глупость. Кроме того, существует вопрос кармы. Терпение — обычно самое мудрое поведение.
В: Нужно ли терпеть страдание, даже самое острое и безнадёжное?
М: Терпение — это одно, а безнадёжная агония — другое. Терпение наполнено смыслом и даёт результаты, а агония бесполезна.
В: К чему беспокоиться о карме? Она как-нибудь сама о себе позаботится.
М: Большая часть нашей кармы коллективная. Мы страдаем за грехи других, так же как другие страдают за наши. Человечество едино. Неведение — это факт, который не меняется. Мы могли бы быть гораздо более счастливыми людьми, если бы не наше равнодушие к страданиям других.
В: Я обнаружила, что стала гораздо более ответственной.
М: Хорошо. Когда вы это говорите, какой образ у вас в уме? Вы сами как ответственная личность в женском теле?
В: Есть тело, есть сострадание и есть память и множество других вещей и отношений. Вместе их можно назвать личностью.
М: Включая идею «я есть»?
В: «Я есть» подобно корзине, в которой содержатся вещи, составляющие личность.
М: Или, скорее, это ива, из прутьев которой сплетена корзина. Когда вы думаете о себе как о женщине, вы имеете в виду, что вы женщина или что ваше тело описывается как женское?
В: Это зависит от моего настроения. Иногда я чувствую себя просто центром осознания.
М: Или океаном осознания. Но бывают ли у вас моменты, когда вы не являетесь ни мужчиной, ни женщиной, ни чем-то случайным, вызванным обстоятельствами и условиями?
В: Да, бывают, но мне неудобно говорить об этом.
М: Намека вполне достаточно. Вам не нужно говорить больше.
В: Мне можно курить в вашем присутствии? Я знаю, что не принято курить в присутствии святых, особенно женщине.
М: Курите, ради бога, никто не будет возражать. Мы понимаем.
В: Мне нужно успокоиться.
М: Такое очень часто случается с американцами и европейцами. После протяжённой садханы они чувствуют переполнение энергией и судорожно ищут ей выход. Они организуют сообщества, становятся учителями Йоги, женятся, пишут книги — всё, кроме того, чтобы оставаться безмолвными и повернуть свою энергию внутрь, к источнику неистощимой силы, и научиться удерживать её под контролем.
В: Я признаюсь, что сейчас мне хочется вернуться и жить очень активной жизнью, потому что я полна энергии.
М: Вы можете делать всё, что вам хочется, если не будете считать себя этим телом и этим умом. Это не столько вопрос фактического отказа от тела и всего, что с ним связано, сколько ясное понимание того, что вы не являетесь телом, чувство отчуждённости, эмоциональной невовлечённости.
В: Я знаю, что вы имеете в виду. Около четырёх лет назад я прошла через период отрицания всего физического. Я не покупала себе одежду, ела только самую простую пищу, спала на голых досках. Значение имеет приятие лишений, а не фактический дискомфорт. Сейчас я понимаю, что лучше всего принимать жизнь такой, какая она приходит, и любить всё, что она предлагает. С благодарным сердцем я приму всё, что придёт ко мне, и использую это наилучшим образом. Если я не могу сделать ничего лучше, чем подарить жизнь и истинную культуру своим детям, — то и этого достаточно; хотя моё сердце открыто для всех детей, я не могу помогать всем.
М: Вы являетесь супругой и матерью только тогда, когда в вас мужское-женское сознание. Когда вы не принимаете себя за тело, тогда семейная жизнь тела, какой бы интенсивной и интересной она ни была, видится как всего лишь игра на экране ума, где свет осознания — единственная реальность.
В: Почему вы настаиваете на осознании как на единственно реальном? Разве объект осознания не столь же реален, пока он существует?
М: Но он не существует! Мимолётная реальность вторична, она зависит от безвременного.
В: Вы имеете в виду непрерывное или постоянное?
М: В существовании не может быть непрерывности. Непрерывность подразумевает тождественность в прошлом, настоящем и будущем. Такая тождественность невозможна, поскольку сами средства отождествления колеблются и меняются. Непрерывность, постоянство — это иллюзии, созданные памятью, не более чем ментальные проекции структуры там, где никакой структуры быть не может. Отбросьте все представления о временном или постоянном, о теле и уме, мужчине и женщине, и что останется? Каково состояние вашего ума, когда все разделения исчезают? Я не говорю об отбрасывании различий, поскольку без них не было бы проявленного.
В: Когда я не разделяю, я счастлива и спокойна. Но как-то происходит, что я снова и снова теряю выдержку и начинаю искать счастья во внешних вещах. Я не понимаю, почему мой внутренний покой нестабилен.
М: Покой в общем-то это тоже состояние ума.
В: За пределами ума находится тишина. О ней ничего не скажешь.
М: Да, любые разговоры о тишине — просто шум.
В: Почему мы продолжаем искать мирского счастья, даже после того как вкусили своё собственное естественное спонтанное счастье?
М: Когда ум занят служением телу, счастье потеряно. Чтобы вновь обрести его, он ищет удовольствия. Стремление быть счастливым правильно, но средства его удержания ошибочны, ненадёжны и разрушительны для истинного счастья.
В: Удовольствие всегда неправильно?
М: Правильное состояние и использование тела и ума чрезвычайно приятно. Неправилен поиск удовольствий. Не пытайтесь сделать себя счастливой, лучше поставьте под вопрос сам поиск счастья. Вы хотите быть счастливой, потому что несчастливы. Выясните, почему вы несчастливы. Из-за того что вы несчастливы, вы ищете счастья в удовольствиях, удовольствия приносят боль, и поэтому вы зовёте их мирскими. Затем вы стремитесь к другим удовольствиям без боли, которые называете божественными. В действительности, удовольствие — это всего лишь отсрочка боли. Счастье является одновременно мирским и неземным, внутри и вне всего, что происходит. Не делайте различий, не разделяйте неразделимое и не отчуждайте себя от жизни.
В: Как хорошо я вас сейчас понимаю! До пребывания в Раманашраме меня всегда грызла совесть, я вечно себя осуждала. Теперь я совершенно расслабилась, полностью приняла себя такой, какая я есть. Когда я вернусь в Штаты, я буду принимать жизнь такой, как она приходит, как милость Бхагавана, и наслаждаться горечью так же, как и сладостью. Это одна из вещей, которым я научилась в Ашраме, — доверять Бхагавану. Раньше я была не такой. Я никому не верила.
