Я растрогался - гляди ты, запомнила.
Папа, вздохнув, пошел готовить ужин, а Алиса завалила меня в пышную шапку пены и принялась везде трогать, приговаривая:
- Здесь скатывается... и здесь скатывается... и даже здесь скатывается...
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Я не надеюсь на возврат И с головой уйдя в разврат Я ублажаю разных дам Прогулками по городам Где сам не разу не бывал Где я не пил и не блевал Вблизи газетного ларька С улыбкой пьяного Хорька Который выпятив чело Ласкает трением стекло Того заветного окна Где отражается луна Чей светлый подлинник повис Цепляясь рогом за карниз Над любопытством мостовых Над головами постовых Чья волосатая рука Сжимает рукоять свистка Во избежании беды И дождь смывает всe следы Оставленные в спешке теми Которых расточило Время.
(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )
РЕЧНОЙ ВЪЕЗЖАЕТ НОЧЬЮ
Возле дома царила непонятная суматоха. Из фургонов выгружали мебель и с треском поднимали ее на второй этаж.
"Ефим обставляется,- подумал я.- Видать нашел себе друга с мебельной фабрики, Парашин".
С этими мыслями я вставил было ключ в замочную скважину, как дверь вдруг распахнулась сама, и я оказался лицом к лицу с незнакомой девицей, живо поблескивающей на меня своими черными глазами.
Я сунул ей руку и молвил:
- Гоша.
Она поцеловала руку, поклонилась до земли, перекрестилась и ушла.
" Припезднутая ",- подумал я и вошел внутрь.
В полутемном коридоре было пусто.
- Уй! - воскликнул Шоколадный Читатель.- А где Оксана?
- А хуй ее знает,- огрызнулся я.- Пошли лучше во двор, покурим.
Мы с Шоколадным вышли во двор и сели на ступеньки крыльца. Я закурил, а Шоколадного послал таскать мебель.
- Чтоб ты сдох! - послышался через минуту с улицы обиженный вопль Шоколадного, и он, держась руками за голову, вернулся во двор.
- Проблемы? - спросил я.
- Никаких проблем,- отрапортовал Шоколадный.- Мне шкаф на голову уронили.
Грузчики, чтоб они сдохли. Дальнейший ход повествования понимаю с трудом.
Разрешите удалиться.
- Идите, Шоколадный,- вяло разрешил я.- Впрочем, постойте.Чью мебель носим?
- Шкаф,- заныл Шоколадный.- Тяжелый...
- Мебель, говорю, парашинская?
Под моим тяжелым взглядом Шоколадный льстиво приосанился и доложил:
- Степана Анатольевича Речного мебель. Въезжает в пустующую комнату на втором этажу вместе с четвероногими ассистентами.
- С карликами, что ли? - не понял я.
- Никак нет, с собачками. Ав-ав! - угодливо изобразил Шоколадный и снова заныл.- Щкаф у него дюже тяжелый. Чтоб он сдох! Разрешите удалиться, а?
- Удаляйся,- разрешил я, и он стал удаляться, уменьшаясь в размерах, а на его месте возник Лысый - лысый паренек на вид младше меня, проживающий в доме по соседству.
- Лысый,- представился он.- Разрешите закурить?
- Курите, Лысый,- добродушно пробасил я.
Лысый замялся.
- Я в смысле... Нет ли у тебя?
- Есть. Не видишь - курю. Еще вопросы будут?
Лысый начал приплясывать на месте.
- Просьба. Дай закурить.
- А вот это,- говорю,- уже наглость.
Но дал. Конфузясь, Лысый подсел ко мне.
Я его оглядел и спрашиваю:
- Петр Петрович Живодеров вам не отец?
- Кто таков?
- Ну, Котовский.
- А,- говорит Лысый,- то нет. То дядя мой. Лошадь у него смешная.
- А ты,- говорю, про лошадь тоже знаешь?
- Тс-с,- шипит Лысый.- То секрeт от тети.
- От Котовской? - говорю.
- Не, от Живодеровой. Котовская, та еще ничего, кобылу уважает. В Живодерова - тетка вредная,- Лысый вздохнул.- Я,- говорит,- несчастнейший человек.
- И ты,- говорю,- тоже?
- Я,- говорит он,- не тоже, а самый несчастный на свете. Я, понимаешь ли, старичок, хиппи, а у меня волосы не растут.
- Мне б,- говорю,- твои проблемы - А мне б,- говорит он,- твои волосы.
И смотрит хищным глазом.
- Но-но,- говорю,- что мое - то мое.
Лысый обиженно проглотил слюну, но видимо смирился, что моих волос ему не видать вовек, и говорит:
- Тогда приходи к нам Новый Год встречать.
- Да дуплись ты! - вырвалось у меня.- Какой в пэзду Новый Год? Август на дворе!
- Да сколько там того августа! Неделя осталась. Приходи через неделю.
- Ладно,- говорю,- плешь, приду.
Взбодренный Лысый ушел, а я задрал голову к небесам и крикнул:
- Але, Парашин, с соседом тебя!
В окне появилась фимина голова, и я упал в пыль и принялся кататься по земле, держась за живот.
- Ты чо, Гош, пьяный? - спросил Фима.
- Ой, нет, Фим,- простонал я.- Это ты меня, чертяка, насмешил.
Фима что-то буркнул и изчез в окне. Зато открылось окно соседнеe, до недавной поры нежилое, и в нем показался сухонький старичок в ночном колпаке.
- Это вы и есть Речной? - спросил я.
- Степан Анатольич Речной, боксер веса пера в отставке,- представился колпак.- Зови меня просто дядя Степа.
- Буду,- пообещал я.- Спите спокойно, Речной.
- Дядя Степа,- напомнил боксер.- А то спущусь.
- Оставайтесь на высоте,- остановил его я и пошел спать.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Сцена, на сцене сидят актеры Моргунов и Щукин, изображающие соответственно Потапова и Васильева. Сидят за столом, на котором стоит одна (1) бутылка водки и один (1) стакан - возле Васильева, который пьет в одиночку. Потапов тоже хочет выпить, и всe его разговоры - не болеe, чем попытка заставить Васильева с ним поделиться. Потапов маленький и худенький, говорит всeгда внезапно. Васильев - большой и толстый, говорит басом и пьяно.
Потапов (внезапно): Васильев, как ты думаешь, чего б мне сейчас хотелось?
Васильев (басом, пьяно ): У бедных рыб совсeм нема конечностей.
Потапов (внезапно): И не скучно тебе, Васильев?
Васильев (басом, пьяно ): Долго ли, коротко ли - но у бедных рыб совсeм нема конечностей.
Потапов (внезапно): Эх, Васильев, друг Васильев, как я тебя люблю!
Васильев ( басом, пьяно ): И они посидели еще немножко, и еще немножко, пока у бедных рыб совсем не осталось конечностей.
Потапов (внезапно): Васильев, дай водки выпить!
Васильев (басом, пьяно): Челябинск.
Потапов (внезапно): Что?
Васильев (басом, но неожиданно непьяно и яростно): Ненавижу. Ненавижу женщин, детей и собак. Хотя собаки, если разобраться, виноваты меньше всeх.
Потапов (злорадно): Ага! Вот ты себя и выдал. Подлец. Скот.
Забирает у Васильева бутылку и стакан, наливает себе водки, выпивает, снова наливает, снова выпивает и так до тех пор, пока у бедных рыб совсем не остается конечностей.
(КОНЕЦ ЛИРИЧЕСКОГО ОТСТУПЛЕНИЯ )
Б. Г.
- Олигофрен! - так начал дядя Володя свою восторженную рецензию на мою статью.- Ты что, олигофрен, написал?
- Правду,- признался я.- Правду и ничего, кроме правды.
Редакция гудела, как взбесившийся муравейник.
- Так вот какая скотина этот Ябунов! - перекрикивал прочие голос Аркадия.
Ирина, свесив ножки, злорадно косилась на меня.
- "Пердит, аки у себя дома!"- продолжал бушевать дядька.- По-твоему, олигофрен, это можно печатать?
- Народ должен знать ВСЮ правду,- слабо защищался я.
- Анацефал! - взвизгнул дядя Володя.- Что должна была осветить твоя ебаная статья?
- Проделки Ябунова,- невозмутимо отозвался я.
- По-твоему, пердеть - это проделка?
- Нет,- говорю ехидно,- пердеть - это великая доблесть.
- Еб твою мать,- сказал тогда дядя Володя.- Ты меня сейчас выведешь!
- В смысле - твою сестру? - уточнил я.
- Эй там, кто-нибудь! - заорал дядя Володя.- Держите меня за руки!
Первым, слепо сбивая на ходу мебель, ринулся пьяный Аркадий.
Дядя Володя нокаутировал его по яйцам и успокоился.
- Живи,- вяло бросил он мне.- Меч гнева пал на Аркадия. И поделом, блядь.
Он глянул на распростертое тело мученика.
- Но согласись,- продолжал напрашиваться я,- статья нужная, факты животрепе-щущие...
