– Ну, поздравляю, израильский агрессор!
Забавно, что шутя сказанная фраза, независимо от него, стала определением состоявшейся защиты. Так ее, во всяком случае, квалифицировали антисемиты. Их возмущало, что защищаясь, я действительно защищался, а не позволял безнаказанно избивать себя. Малюсенькая модель большого мира.
С друзьями мы возвращались домой по скользким улицам ночного Киева. Друзья восхищались член- корром. Мол, если бы не он, банда все могла бы повернуть по-другому. Да, это настоящий человек! Больной пришел председательствовать на обществе, противостоял нализавшейся черной сотне, пытавшейся в полную силу отпраздновать масленицу.
Восхищаясь, они еще не знали всего. И я не знал. Вечером следующего дня больной, измученный он выедет в Москву, чтобы лично доложить обо всем происшедшем, чтобы предвосхитить дезинформацию. И последствия не замедлят сказаться. Председатель ученого совета министерства здравоохранения СССР пришлет разгневанное письмо заместительнице директора ортопедического института и еще более жестокое – третьему оппоненту. И они будут униженно выкручиваться, объясняя, что их неправильно поняли, что они не были против нового метода и даже не представляли себе, кто именно консультант диссертанта.
А через несколько лет, в тоскливый вечер после похорон член-корра его сын найдет на письменном столе соединенную скрепкой записку с единственным словом 'Иону', изумительную фотографию член-корра и больничный лист. Ни сын, ни другие – никто из присутствующих, кроме меня, не поймут этого прощального послания. Больничный лист на дни, включающие дату моей предзащиты и время, проведенное член-корром в Москве.
Добрый смешной человек! Он думал, что я не оценил полностью величия его поступка. Он думал, что я, постоянно называвший его гнилым русским либералом, действительно не отличал цвет русской интеллигенции, не имеющий ничего общего ни с черной сотней, ни с теми, кто своим молчанием поощряет ее деятельность.
Мы пришли домой далеко за полночь. У жены началась головная боль, и я стал сомневаться, нужно ли было все это.
В половине второго ночи позвонил Виктор Некрасов:
– Надеюсь, я тебя не разбудил?
Я успокоил его, выслушал несколько комплиментов и приготовился выслушать основное. Ведь не ради комплиментов он позвонил среди ночи.
– Послушай, – сказал Некрасов, – а ты типичный драчун. Ты явно получал удовольствие от всего этого.
Я упорно возражал, стараясь не выдать себя, не показать, как потрясла меня удивительная проницательность настоящего писателя. Нет, я не получал удовольствия 'от всего этого'. Но 'все это' мне действительно было необходимо. Мне было необходимо продемонстрировать путь в науку человека, как говорили мои друзья, с биографией советского ангела, но с одним весьма существенным изъяном – записью 'еврей' в пятой графе паспорта.
Знали об этом только два человека – член-корр и я. Догадался еще один – Виктор Некрасов.
Через несколько месяцев без всяких происшествий я прошел положенную предзащиту во 2-м Московском медицинском институте, где потом состоялась и официальная защита*.
Действительно, я был повинен в головной боли у моей жены в ту ночь. Но оправданием мне служит, что и сейчас, девять лет спустя, в Киеве, да и не только в Киеве, вспоминают ту предзащиту и даже иногда делают из 'всего этого' правильные выводы.
* Сейчас мы иногда вспоминаем официальную защиту с моими друзьями докторами Татьяной и Мордехаем Тверски, которые пришли на нее незадолго до своего отъезда в Израиль.
ПРАВИЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ
Троллейбус остановился возле гостиницы 'Киев' – чуть более ста метров до моего дома. В мозгу упорно продолжал вращаться тяжелый маховик мыслей о работе, о больных. Может быть, поэтому буднично- привычной казалась и прелесть Мариинского парка, и тонкий аромат только что расцветших лип. Может быть, поэтому таким неожиданным оказался оклик:
– Здравствуйте, Ион Лазаревич!
Впрочем, заурядно-симпатичный молодой человек, многократно отражающийся в зеркальных стеклах вестибюля гостиницы 'Киев', любил и умел озадачивать неожиданным появлением. Это была его профессия.
Впервые он огорошил меня несколько лет тому назад, когда, предъявив удостоверение офицера КГБ, высыпал на меня такое количество фактов, которые, – я был в этом уверен, – не могут быть известными кому-либо, что я почувствовал себя голым на многолюдной улице. Потом неоднократно он 'случайно' натыкался на меня. Ему легко и просто было симулировать случайную встречу, так как я жил в доме № 5, а его 'комитет' находился в № 16 на той же улице.
Во время 'случайных' встреч он то отчитывал меня за 'митинг', как он выразился, устроенный на могиле Цезаря Куникова, то пытался выяснить, кто был шестым, когда Наум Коржавин читал нам свои стихи (пятерых КГБ индентифицировал по голосу, но и это я подверг сомнению в разговоре с моим 'случайным' собеседником, тем более, что шестым был мой сын), то увещевал прекратить встречи с Мыколою Руденко и т. д. Вскоре он убедился в том, что неожиданность встреч и атаки на меня не производят впечатления (один Бог знает, каких усилий мне стоило укрепить его в этом мнении). Стиль его несколько изменился. Он по- прежнему всегда старался ошарашить меня. Но почти прекратились вопросы, на которые, в чем легко было убедиться, у него не было шансов получить ответ. Мне кажется, что в его задачу и не входило получение сведений. Главное было запугать меня, держать в напряжении, показать, что недремлющее око КГБ следит за каждым моим движением.
Вскоре после начала 'случайных' встреч я обнаружил уязвимое место у моего 'ангела'. Во время той встречи, он упорно пытался выяснить, откуда у меня красная папка с запретными стихами. Я уверял его в том, что не помню, кто мне ее дал, что даже если бы помнил, то не сказал бы, но на сей раз действительно не помню (помнил! Вероятно, и он понимал это). То ли стараясь блеснуть, то ли преследуя другую цель, он вдруг сказал:
– Да, кстати, а 'Воронежских тетрадей' Мандельштама у вас нет. А у меня есть.
– Небось, стащили у кого-нибудь во время обыска?
– Ну, это вы бросьте, этим мы не занимаемся!
– Послушайте, – вдруг сказал я, – дайте прочитать 'Архипелаг ГУЛаг'. Вы же знаете, – я аккуратный читатель.
Надо было увидеть, как испуг преобразил недавно-комсомольское бесстрашное лицо!
– Перестаньте! Что это за штучки?!
Интересно, была у него записывающая аппаратура, или только микрофон. В другой раз 'случайная' встреча состоялась в почти безлюдном парке, когда я возвращался из больницы домой. Стараясь прекратить серию неудобных для меня вопросов, я снова повторил свою просьбу.
– Бросьте свои шуточки! – сказал он, тревожно озираясь. Возможно, сейчас работала другая система протоколирования.
И вот этот 'ангел' неожиданно окликнул меня:
– Здравствуйте, Ион Лазаревич!
– Здравствуйте.
– Что-то у вас сегодня мрачное настроение. Чем-то озабочены?
– Бывает.
– Решили ехать?
– Решил.
