На семейном обеде в доме сквайра Кесса в этот день никто не упоминал имени Данстена — никто не жалел о его отсутствии и не боялся, что оно слишком затянется. Доктор и его жена — дядя и тетя Кимблы — также присутствовали на этом празднике, и ежегодная рождественская беседа текла по обычной программе, без пропусков, завершившись воспоминаниями мистера Кимбла о том, как тридцать лет назад он посетил лондонские больницы, и смешными профессиональными анекдотами, собранными им в ту пору. Потом все сели за карты, и тетя Кимбл, как всегда, не умела ходить в масть, а дядя Кимбл раздражался, когда кто-нибудь из партнеров брал решающую взятку. Это всегда казалось ему странным, кроме случаев, когда брал ее он сам, поэтому доктор непременно проверял законность всех взяток вообще. Над ломберным столиком витали пары горячего грога.
Рождественский праздник в Красном доме не исчерпывался этим строго семейным обедом. В канун Нового года устраивался большой бал, который составлял славу как сквайра Кесса, так и его предков с незапамятных времен. Все светское общество Рейвлоу и Тарли — старые знакомые, разделенные длинными ухабистыми дорогами, охладевшие друг к другу знакомые, разделенные недоразумениями из-за сбежавшего теленка, и знакомые, изредка снисходившие вспомнить о соседях, — рассчитывали на этот случай встретиться и проявить свое умение держаться в обществе. Для этого бала прекрасные дамы, отправляясь сами верхом, посылали вперед картонки с целым запасом туалетов, ибо празднество не ограничивалось одним вечером, как жалкие приемы в городе, где все угощение сразу выставляется на стол, а число постелей весьма невелико. Красный дом мог бы выдержать длительную осаду, а что касается запасных перин, которые можно было, в случае нужды, разложить на полу, то их нельзя было и счесть, чего, впрочем, и следовало ожидать в семье, которая режет собственных гусей уже в течение многих поколений.
Годфри Кесс нетерпеливо ждал этого новогоднего праздника с каким-то безрассудством отчаяния, которое делало его глухим к тому, что ему постоянно нашептывал его докучливый спутник — Тревога.
— Данси скоро явится домой. Произойдет скандал. Чем ты намерен купить его молчание? — спрашивала Тревога.
— Он, наверно, не вернется домой до Нового года, — отвечал Годфри. — Я смогу побыть с Нэнси, потанцевать с ней, и, сама того не желая, она подарит меня ласковым взглядом.
— Но деньги нужны и в другом месте, — более громко напомнила Тревога. — А где ты их раздобудешь, если только не продашь брильянтовую булавку матери? А что, если ты их не раздобудешь?..
— Ну, за это время может случиться что-нибудь такое, что поможет мне выйти из затруднения! Во всяком случае, пока меня ждет удовольствие — приедет Нэнси.
— Да, но вдруг твой отец так повернет дело, что тебе придется отказаться от этой женитьбы и… объяснить причину отказа?
— Придержи язык и не мучай меня! Я уже и сейчас вижу, как глаза Нэнси смотрят на меня, и чувствую ее руку в своей.
Но Тревога твердила свое, и даже обильные возлияния в шумной рождественской компании не могли заставить ее замолчать.
Глава XI
Немногим женщинам, мне кажется, было бы к лицу явиться верхом в бурой пелерине и такого же цвета шапочке, отороченной бобровым мехом и с тульей, похожей на маленькую кастрюльку. Такая одежда, напоминая кучерскую ливрею, скроенную при нехватке материи, не только не скрывает, а скорее даже подчеркивает недостатки фигуры, в то время как бурый цвет никак не может способствовать оживлению лица. Тем большим торжеством для красоты мисс Нэнси Лемметер было то, что даже в этом костюме она оставалась очаровательной, сидя в седле позади своего высокого, державшегося прямо отца. Одной рукой она обнимала его за талию и широко раскрытыми встревоженными глазами смотрела на предательски запорошенные снегом лужи, которые под копытами Доббина превращались в крупные брызги грязи. Художник, быть может, предпочел бы ее в те минуты, когда в ней не было и признака застенчивости. Но разве мог бы тогда пылать на ее щеках такой яркий румянец, создающий резкий контраст с окружающим бурым фоном, как в тот миг, когда она подъехала к дверям Красного дома и увидела, что мистер Годфри Кесс ждет, чтобы помочь ей сойти с лошади. Мисс Нэнси очень жалела, что в одно время с ней не подъехала ее сестра Присцилла, которая следовала позади со слугой, потому что тогда она постаралась бы, чтобы мистер Годфри снял Присциллу первой, а сама тем временем уговорила бы отца объехать кругом и спешиться у конюшни, а не у крыльца дома. Ужасно неприятно, когда молодой человек, после того как вы совершенно ясно дали ему понять, что решили не выходить за него замуж, как бы сильно он этого ни желал, все же продолжает оказывать вам знаки внимания. Кроме того, если он искренен, почему он не всегда проявляет одинаковое внимание, а ведет себя весьма загадочно? Ведь мистер Годфри Кесс иногда как будто не хочет разговаривать с ней и не замечает ее по целым неделям, а затем вдруг снова начинает ухаживать за ней? Более того — по всему видно, что глубокого чувства к ней у него нет, иначе он не давал бы людям повода болтать о нем такие вещи. Неужели он думает, что мисс Нэнси Лемметер согласится стать женой человека, хотя бы и сквайра, если он ведет дурную жизнь? Совсем иное она привыкла видеть в своем отце, который был самым степенным и самым достойным человеком в округе, правда довольно горячим и вспыльчивым, если его приказания не выполнялись немедленно.
Все эти мысли в привычной последовательности промелькнули в голове мисс Нэнси за короткое время между тем мгновением, когда она издали увидела на пороге дома мистера Годфри Кесса, и ее прибытием туда. К счастью, из дома вышел сквайр и начал громко здороваться с ее отцом. Зазвучавшие вперебой приветствия помогли ей скрыть свое смущение. Все же она нашла нарушение строгого этикета в том, что сильные руки, обладателю которых она показалась удивительно маленькой и легкой, сняли ее с лошади. А потом нашлась прекрасная причина поспешить тотчас же в дом, потому что снова пошел снег, суля гостям, еще находившимся в пути, неприятное путешествие. Но они были в значительном меньшинстве, ибо день уже клонился к вечеру и для дам, приехавших издалека, оставалось мало времени, чтобы переодеться к пятичасовому чаю, который должен был вдохновить их на танцы.
Когда мисс Нэнси вошла в дом, она услышала гул голосов, к которым примешивались звуки настраиваемой скрипки, доносившиеся из кухни. Лемметеры были гости, прибытию которых, по-видимому, придавали большое значение. За ними следили из окон, а встретить Нэнси и проводить наверх вышла в холл сама миссис Кимбл, в торжественных случаях исполнявшая в Красном доме обязанности хозяйки.
Миссис Кимбл была женой доктора, а также сестрой сквайра, и диаметр ее талии находился в прямой зависимости от указанного двойного достоинства. В силу этого подняться по лестнице было для нее делом довольно утомительным, и она не стала возражать, когда мисс Нэнси сказала, что сама найдет дорогу в «голубую» комнату, где уже с утра стояли картонки обеих барышень Лемметер.
Едва ли во всем доме можно было отыскать спальню, где не звучали бы женские разговоры, а в скудных промежутках между разложенными на полу дополнительными постелями не совершались в самых различных стадиях дамские туалеты. Поэтому, когда мисс Нэнси вошла в «голубую» комнату, ей пришлось поздороваться с группой из шести дам. Здесь были такие важные леди, как обе мисс Ганн, дочери виноторговца из Лайтерли, одетые по последней моде в очень узкие юбки при очень высокой талии. На них застенчиво, но со скрытым неодобрением поглядывала мисс Ледбрук из Олд Пасчюрз. Мисс Ледбрук чувствовала, что обе мисс Ганн тоже критически оглядывают ее наряд и находят ее юбку мешковатой. Она предпочла бы, чтобы эти молодые леди рассуждали так же здраво, как она, и не слишком гнались за модой. Тут же в небольшой шапочке стояла миссис Ледбрук, держа в руках головной убор в виде тюрбана. Она приседала и с любезной улыбкой говорила: «После вас, мэм», обращаясь к другой даме, тоже с тюрбаном в руках, которая вежливо уступала ей место у зеркала.
