Не знаю, имели ли наши предки представление о генетике, но для них почему-то было важно, чтобы и ты, и твое потомство оставалось евреями. Вот она откуда строгая регламентация наших браков. А перстень только символ. Только послание в будущее, если в огне тщеславия и в суете приумножения богатства затеряется история нашего рода. Авось кто-нибудь прочитает. Вот ты и прочитал. И тебе предстоит выбор – трусливо умолчать, как сделали оба твоих деда, или открыто сообщить твоим детям.
– Но зачем наш род должен был строго соблюдать заветы предков?
– Не знаю. Зачем евреи, верующие или те, кто традиционно соблюдают свое еврейство, не смешиваются с другими народами, не ассимилировались в течение почти двух тысяч лет рассеяния? Не знаю. Может быть, есть какая-то особая функция, какое-то предназначение у этого народа. Не знаю.
Они беседовали до поздней ночи. Впервые за все годы дед и внук не сыграли в шахматы. Даже не вспомнили о них.
Маурисио не рассказал родителям о беседе с дедом. И Вайлям не рассказал.
С Шуламит, когда она не была в университете, он проводил все свободное время. У него же свободным временем был весь день, кроме часов в библиотеке, в которой Маурисио проглатывал все, что относилось к истории евреев.
Он удивился, обнаружив предтечу тому, что происходило с их родом. Оказывается, со времени прародителя Авраама до Исхода из Египта у евреев было принято жениться на двоюродных сестрах или близких родственницах. Так в народе накапливалась положительная генетическая информация. И только когда Моисей обнаружил, что такие браки увеличивают количество наследственных болезней, евреям было запрещено жениться на родственницах.
Дед прав. Предки хотели, чтобы они оставались евреями. Сейчас нет инквизиции. Он не подвергнет опасности свою жизнь, если перестанет быть католиком. В отделе разведки, конечно, не обрадуются лейтенанту-еврею. А ведь Маурисио мечтал о военной карьере и не собирался долго оставаться лейтенантом. Надо было решать, чему отдать предпочтение.
К счастью и к сожалению закончился отпуск. Маурисио вернулся в Бразилио. К сожалению – потому, что ему не хотелось расставаться с Шуламит. К счастью – потому, что лейтенант Морано был приучен принимать решения на основании тщательно взвешенных данных, а не под влиянием всплеска эмоций.
В тот вечер, накануне его отъезда, он сидел с Шуламит в беседке у бассейна на крыше. Эмоции хлынули лавиной. Чуть ли не усилием отлично тренированных мышц ему пришлось сдержать рвущееся из сердца признание, когда Шуламит задумчиво и печально произнесла: 'Я никогда не выйду замуж не за еврея'.
Отдел работал с необычной нагрузкой. Недавно отгремела война между Англией и Аргентиной, израильтяне все еще находились в Ливане, горы информации надо было анализировать, обрабатывать и сортировать. Маурисио был поражен несоответствию между истинным положением дел в южном Ливане и тем, как представляли миру израильтян. Преднамеренная ложь выращивалась на почве явной и подспудной фобии к евреям.
Но и в самом Израиле доморощенные прекраснодушные щедро удобряли эту почву. У Маурисио была возможность познакомиться с документами, из которых становилось ясно, что враги Израиля стимулируют прекраснодушных не только морально..
Вечерами Маурисио пьянел, читая и перечитывая письма Шуламит.
Он трезво просчитывал и оценивал все, что произойдет с ним в течение ближайших месяцев. Просчитать дальше было так же трудно, как предугадать развитие шахматной партии в миттельшпиле на шесть-семь ходов вперед. Но первый ход уже был сделан.
Маурисио подал в отставку.
Генерал, друг и сослуживец деда Аурелы, беседовал с ним несколько часов. Видя, что все надуманные и туманные аргументы не пробивают генерала, Маурисио рассказал о своем решении перейти в иудаизм.
Генерал расхохотался и сказал, что направит лейтенанта на медицинскую экспертизу, к психиатру.
Маурисио был непреклонен.
– Что по этому поводу думают твои родители?
– Я еще с ними не говорил.
– Ну, сынок, боюсь, что тебе действительно нужен психиатр. Ты представляешь себе, что произойдет в семье Морано и Пересов? И что скажет Аурела? Может быть, и ее ты хочешь обратить в иудаизм? А твое будущее? Я уже видел тебя в моем кресле. И даже выше. Нет, Маурисио. Пойди проспись и забудь об этой блажи.
– Мой генерал, это не блажь. Это зов… – Маурисио вспомнил слова господина Вайля о том, что верующий еврей не произносит имени Бога, – это зов неба.
В конце концов, отставка была принята.
Маурисио приехал в Сан-Пауло. Даже генерал не мог представить себе того, что произошло в семье Морано.
Отец всегда был рассудительным, сдержанным, терпимым. Можно было предположить, что именно таким он будет и сейчас, когда сын объяснит ему мотивы своего поведения. Но предположение не имело ничего общего с действительностью. Эмилия должна была стать между сыном и мужем. Ослепленный гневом, он бросился с кулаками на Маурисио.
– Что за бред? Какие мы, к дьяволу, евреи? И я, и твоя мать, и наши родители – добропорядочные католики, не имеющие ничего общего с евреями.
– Католик – это не национальность. Наши предки – мараны, принявшие христианство и продолжавшие подпольно исповедовать иудаизм.
– Но я ведь не исповедую твой дьявольский иудаизм!
– Не исповедуешь. Но твое семя, из которого я произошел, это семя твоего отца, и его отца, и отцов их отцов, и Авраама, Ицхака и Иакова. И независимо от того, какую религию ты исповедуешь, язычество или буддизм, ты несешь полный запас генетической информации твоих предков-евреев. А благодаря особенностям нашего рода в эту информацию не подмешана даже толика нееврейской.
Только спустя несколько дней отец не то чтобы успокоился, но был в состоянии выслушать сына. Маурисио рассказал ему о беседе с дедом. Морано долго молча разглядывал перстень.
– Ну, а как ты представляешь себе твое будущее?
– Мое будущее в Израиле, куда я собираюсь переселиться, как только выполню все, что следует выполнить еврею, возвращающемуся на родину предков.
Морано снова погрузился в молчание, раскачиваясь в кресле-качалке и поглаживая гладкий рубин перстня кончиками пальцев левой руки.
Но тут взорвалась Эмилия, все эти дни служившая буфером между разгневанным отцом и невменяемым сыном:
– Я чувствовала, что это произойдет! Я предвидела несчастье, как только увидела эту жидовку! – Эмилия презрительно вскинула лицо к потолку.
– Не надо грязных кличек, Эмилия, тем более теперь, когда какой-нибудь хулиган точно так же может обозвать тебя. Не надо. – Он помолчал и продолжил, увидев, как беспомощность сменила ярость на красивом лице жены, как большие агатовые глаза вдруг стали изумрудными от света настольной лампы, отразившейся в крупных слезах – Не надо. Может быть этот перстень действительно послание наших предков. Можно ли объяснить иначе, для чего на протяжении стольких поколений мы должны были сохранять чистоту нашего еврейского генетического фонда, как только что сформулировал твой сын? Мы не ощущаем себя евреями. Нам даже неудобно быть ими. А вот Маурисио ощутил. Может быть, прав твой отец, что кто-то должен был принять эстафету.
Логичные и убедительные аргументы, медленно успокаивавшие Эмилию, почему-то не хотели успокоить самого господина Морано. Устойчивый, благоустроенный мир внезапно был взорван. И кем? Его плотью и кровью. Его продолжением. Его гордостью.
Разрушение внешнего мира – это трагедия, которую возможно охватить сознанием. Это цепь причин и следствий. Он был только звеном в этой цепи. Только длинным бикфордовым шнуром, который тлел, не ведая об этом. Его зажгли далекие предки. Маурисио оказался взрывчаткой. Это можно было понять. Но его внутренний мир! Все в нем казалось пригнанным с такой предельной точностью. Как возможно все это перестроить в его возрасте? Маурисио… Нет, он не сможет простить сыну. Морано внезапно вскочил с кресла-качалки и быстро вышел из библиотеки.
