Я чуть не свалился на брусчатку мостовой.
Мистика. Гроб. Следующая за гробом безутешная вдова. Дочь.
Промелькнувшее воспоминание об операции, об огромной грязно-серой опухоли.
И вдруг он, пришедший с того света. Обнимает меня. Здесь.На привокзальной площади. Он. Из похоронной процессии. Или из гроба. Я взял себя в руки. Мышцы мои напряглись, как при поднятии предельной тяжести. Я справился о его здоровьи.
Он долго благодарил меня за операцию, полностью исцелившую его. С тех пор он вообще забыл, что такое болезни. Даже насморка у него не бывает.
Я договорился с ним, что завтра в десять часов утра он будет в хирургической клинике.
Я пришел туда на полчаса раньше.
Профессор Цитрицкий встретил меня, как родного. Я не стал тратить времени на светскую беседу и сразу приступил к делу:
– Евгений Ричардович, вы помните, три года тому назад вы… вернее, я… вернее… короче, вы помните, прооперировали больного с огромной опухолью в брюшной полости. Вернее, не прооперировали. Рак оказался неоперабельным.
– Конечно, помню. Келоидный рак желудка. Мы получили результат патогистологического исследования. У меня хранится не только описание, но и препараты. Несчастный старик, пусть земля ему будет пухом.
– Евгений Ричардович, через несколько минут этот несчастный старик будет у вас.Я пригласил его, чтобы вы его обследовали.
– Слушай, дружок, я наслышан о твоих успехах, но у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы разыгрывать меня.
– Евгений Ричардович! – Мне не удалось убедить профессора. Убедил его наш больной, неуверенно приоткрывший дверь кабинета.
Не знаю, как я выглядел вчера, когда он обнял меня на привокзальной площади. Если так, как сейчас профессор Цитрицкий, это не делало чести моему умению владеть собой.
Профессор обследовал пациента самым тщательным образом. Не доверяя себе, он поручил еще нескольким врачам клиники повторить обследование. Тут же была произведена рентгеноскопия и рентгенография.
Никаких признаков болезни. Здоров.
Оставшись наедине со мной, профессор недоуменно приподнял плечи.
– Невероятно. Ничего не понимаю. Этого просто не может быть. Но ведь есть. Я, пожалуй, никому не стану рассказывать. Все равно не поверят. Я и сам не верю. Но ведь это есть…
Более двух лет я тоже никому не рассказывал. Но однажды, беседуя с главным онкологом Украины, профессором Слонимом, я спросил, известны ли ему подобные случаи. Профессор ответил, что в его практике ничего подобного не было. Он предложил мне доложить о моем случае на заседании Киевского хирургического общества.
Я вспоминаю это заседание.
На кафедре безвестный молодой врач. Амфитеатр заполнен скептически улыбающимися хирургами, среди которых я узнавал корифеев и почти корифеев.
Мне задали несколько вопросов, которые было бы уместно задать барону Мюнхаузену.
Я обстоятельно ответил и сошел с кафедры, физически ощущая обидное недоверие аудитории.
Во втором ряду поднял руку мужчина средних лет. Председатель предоставил слово, как он выразился, 'нашему уважаемому гостю из Донбасса, профессору Богословскому'.
– Мне было чрезвычайно интересно услышать сообщение молодого коллеги, – начал свое выступление профессор Богословский. – Оно помогло мне преодолеть сомнение, следует ли рассказать об относительно недавнем случае из моей практики.
В мою клинику из тюремной больницы перевели больного тридцати двух лет для оперативного лечения. В тюремной больнице был диагностирован рак желудка. Диагноз был подтвержден у нас. Во время операции выяснилось, что желудок не может быть резецирован, так как опухоль спаяла пилорический отдел и всю большую кривизну с поджелудочной железой, печенью и значительными участками поперечно-ободочной и тонкой кишки. Весь этот конгломерат был неотделим от задней стенки брюшной полости. Кроме того, в илео-цекальном углу был обнаружен метастаз опухоли. Естественно, я взял материал для гистологического исследования, подтвердившего клинический диагноз.
Через неделю больной был переведен в тюремную больницу, и я забыл об этом случае.
Спустя два года мне пришлось вспомнить о нем при весьма неприятных обстоятельствах.
Профессор Богословский замолчал. Это не был прием для усиления эффекта. Видно было, как профессор старается преодолеть волнение.
– Когда началось дело врачей, Центральный институт судебно-медицинской экспертизы затребовал историю болезни этого больного. Не копию, а оригинал. Надеюсь, вы понимаете необычность такого требования. Началось расследование. Я не еврей и никакой вины за собой не знал, но ведь время было такое, что…
(Он именно так сказал: 'Я не еврей и никакой вины за собой не знал'. Но это не имеет отношения к медицине. Соблюдая протокольность выступления, я не мог выбросить этой фразы).
– Вместе с больным тюремная больница получила нашу выписку с диагнозом 'Неоперабельный рак желудка'. Начальник больницы по телефону спросил меня, сколько, по моему мнению, протянет этот больной. Я ответил: 'Думаю, месяца три. Но у него нет никаких шансов прожить больше шести месяцев'. Чтобы избавиться от лишнего случая смерти в тюрьме, больница сактировала арестанта, осужденного на двадцать пять лет. Освобожденный из тюремной больницы, арестант приехал умирать в свой город.
Прошло отпущенных ему три месяца. Прошло шесть месяцев. Прошел год. Он все еще жил. Из больницы выписали истощенного умирающего человека. Сейчас он выглядел не хуже, чем до ареста.
Через полтора года после освобождения в поисках средств для существования он стал устраиваться на работу.
И тут городской прокурор возбудил дело по надзору. Проверили документы. Неоперабельный рак желудка. Пациента обследовали в местной больнице. Ни единого признака болезни. Не только рака, но вообще ни единого признака заболевания желудочно-кишечного тракта не обнаружили.
Больного арестовали. А мне и начальнику больницы инкриминировали дело о преступном освобождении опасной для государства личности.
Разумеется, речь шла о крупной взятке.
По времени это совпало, как я уже сказал, с делом 'врачей-отравителей'.
К счастью, и в моей клинике и у патологоанатомов сохранились гистологические препараты материала, взятого на исследование во время операции.
Но не препараты спасли меня.
Я тоже обследовал арестанта и к своему неописуемому удивлению не нашел у него никаких признаков болезни.
Нет, не препараты спасли меня. Через три месяца после ареста больной скончался от рака в тюремной больнице. На вскрытии была обнаружена огромная опухоль желудка.Я даже не могу представить себе, с какой скоростью она должна была развививаться, чтобы за такой короткий срок достигнуть таких размеров.
Я был реабилитирован.
Но возникает вопрос: что было бы с этим больным, не попади он снова в тюрьму? Повторяю, при обследовании я нашел его абсолютно здоровым.
Профессору Богословскому не задали ни одного вопроса.
Я внимательно осматривал ряды амфитеатра. Со своего места я видел не всех, но многих. Ни на одном лице я не заметил скептической улыбки. И вооще никто не улыбался.
Два наблюдения.
Случайно во время моего выступления на заседании хирургического общества присутствовал врач, приехавший в Киев из Донбасса. (Снова случайно! Как много удивительных случайностей происходило со мной!)
Кто знает, не было ли подобных наблюдений у других врачей?
