Или люди спаслись, укрывшись в лесу. В последнее верилось слабо, ну а вдруг. И тогда им грозит опасность. Вполне вероятно, что беглецов разыскивают, а те, попав в пугающую незнакомую обстановку, ничего не смогут сделать.
Нет, это совсем бред. Дирт не мог представить, что кто-то помчится в лес, какая бы опасность ему ни грозила. Не тот народ хеннигвильцы.
Чем дольше он наблюдал за врагами, тем меньше их понимал. Они вообще с места не собирались сходить, так и оставаясь возле дома. Что дальше делать, думают? Их корабля больше нет. Еды в селении и так почти не было, а после камнепада ее вовсе не стало. Потери колоссальные, а потом еще из леса кто-то стрелял, убив или тяжело ранив двоих. И что?
А ничего, сидят себе и по сторонам посматривают.
Дирт, пробуя ставить себя на их место, пришел к выводу, что у них один выход — уходить по берегу. Где-то там, далеко на юге, есть поселения. Серебряная земля, так называл те края лэрд Далсер. К Такалиде они не относились. Россыпь островов вблизи берегов. При желании до ближайших можно добраться на подручных средствах. Далеко не все из них обитаемые, но недоступных нет, рано или поздно окажешься среди людей.
Хотя тот же лэрд Далсер отзывался о людях Серебряной земли как-то уклончиво. Непохоже, чтобы он им сильно доверял.
Правда, он и всем остальным доверял так же.
Зрение у Дирта было отличным, и он даже с этого расстояния мог рассмотреть татуировки у тех, кто не защищал предплечья доспехами.
Спайдеры. Слово настолько мерзкое, что его упоминали раз в двести реже, чем демонов Такалиды, — одно это хорошо демонстрировало, кого здесь боятся больше. Верные псы Конклава магов, послушные исполнители их омерзительных приказов, убийцы, ничего хорошего никому никогда не приносившие.
Очень может быть, что люди Серебряной земли им не обрадуются. А если вспомнить отдельные высказывания лэрда Далсера о том, что именно собой представляют тамошние поселенцы, можно догадаться, что они готовы устранять противоречия любого рода при помощи насилия. Это не дмарты, для которых даже курицу прирезать — проблема. Приходится подниматься задолго до рассвета, чтобы успеть помолиться последним звездам, затем выглянувшему светилу ну и божествам старшим и младшим, не забыв каждого. А потом долго просить прощения у глупой птицы, после чего приходится ее умерщвлять единственно допустимым способом — кривым ножом проводят по горлу, перехватывая его до кости, и держат бьющуюся жертву, прижимая к земле, пока вся кровь не стечет.
В общем, Дирт понятия не имел, чем же спайдеры займутся дальше. Но это не беда, он совершенно точно знает, что будет делать сам.
Убьет их всех до единого, освободив уцелевших хеннигвильцев. Путь они и косо на него посматривали, но все же свои, родные, не дело их бросать. К тому же судьба лэрда оставалась неясной. Дом каким-то чудом уцелел, на него свалилось лишь несколько камней, да и те почему-то не смогли пробить крышу, хотя другие булыжники ломали тонкие бревна, а из толстых выбивали россыпи щепок.
Дирт не обманывал сам себя. Даже останься он один из всего Хеннигвиля, не стал бы уходить, прятаться.
Этим тварям не жить.
Вытащил стрелу из колчана, потрогал наконечник, поморщился. Слишком широк, и металл мягкий. На такой дистанции уже не до выбора незащищенных доспехами частей тела, придется бить, лишь бы попасть куда-нибудь.
И не факт, что попадет.
А стрел осталось мало…
Труп лэрда никто не тронул. Человек, которого сам император уважал настолько, что снизошел до объявления личным врагом, сидел на грубом самодельном кресле, рыбьим взглядом мертвеца уставившись в потолок. Патавилетти подобные зрелища давно не коробили, разве что поза тела была не вполне обычной. Обычно отравленные не отключались столь быстро, успевали все осознать, прижать ладони к животу или что там у них болело в последние, переполненные предсмертной мукой мгновения существования. И лечь старались на бок или спину. Иные при этом даже калачиком сворачивались, пытаясь принять позу эмбриона в чреве матери.
Далсер, похоже, сам выбрал, как ему уйти, не став уподобляться другим. С точки зрения Патавилетти, не самый мудрый ход. Мертвецу глубоко безразлично, как он выглядит, — красавцем в позе несломленного гордеца или скрюченным задохликом в луже собственной блевотины. Но аристократы, даже такие, изгнанные и проклятые, почему-то до последнего остаются верны глупым
