– Слушаюсь, – согласился я хранить молчание, но без всякой охоты.
– Тогда идем.
Роберт Уайт отправился на выход, я поплелся следом и спросил:
– Сердце билось? Инспектор, вы чувствовали биение его сердца? Ведь чувствовали, так?
Инспектор с обреченным вздохом остановился и посмотрел на ладонь, которую прикладывал к каменной груди.
– Билось! – подтвердил вдруг он. – Оно билось, Лео. Но будь добр, держи язык за зубами. Хорошо?
– Хорошо, – сдался я, не став вступать с начальником в бессмысленные пререкания. – Только разберитесь с этим.
– Уж поверь, разберусь, – пообещал Роберт Уайт.
И я ему поверил. Разберется. Инспектор своего не упустит, не такой это человек.
Когда выбрались из лаза в подвал цирюльни, Рамон Миро с оружием на изготовку стоял у противоположной стены, контролируя одновременно и пролом, и задержанного.
– Что у вас стряслось?! – взволнованно спросил он, опуская лупару. – Я слышал выстрелы!
– Ничего не стряслось, – спокойно ответил инспектор и взял лежавший на столе пистолет. – Ровным счетом ничего, – повторил он и выстрелил в затылок стоявшему на коленях иудею.
Ури неуклюже завалился набок, по щеке его, пятная засыпной пол, заструилась тоненькая струйка крови. Тогда Роберт Уайт кинул пистолет обратно и в очередной раз выдохнул:
– Ничего!
– Что за дьявольщина? – изумился Рамон. – Инспектор, что происходит?!
Уайт ухватил констебля под руку и потянул того к лестнице.
– Рамон! – наставительно произнес он. – У тебя проблемы со слухом? Разве ты не слышал меня? Ничего не происходило и не происходит! Ничего! Тебя здесь вообще не было, Рамон. Оставь это мне.
– Как же так?.. – Констебль попытался было обернуться к застреленному иудею, но инспектор удержал его на месте и вновь подтолкнул на выход.
– Я сам обо всем позабочусь, – объявил он. – Идите! И пришлите сюда Джимми!
И мы пошли. Молча поднялись из подвала, поплутали в безмолвии пустых комнат, и только в глухом мраке заднего двора констебль решился выразить терзавшие его сомнения.
– Инспектор решил обчистить банк? – напрямую спросил он.
– Нет, – со смешком отверг я это предположение, но поскольку сослуживец явно ожидал чего-то более конкретного, отделался полуправдой: – Понимаешь, Рамон, возникли определенного рода сложности, и патрон принял их… так скажем, слишком близко к сердцу.
– Да ну? – с неприкрытым подозрением уставился на меня крепыш, заподозрив обман.
– Именно так, – подтвердил я. – До хранилища грабители добраться не успели, не переживай.
– Да мне-то что? Инспектору видней, – передернул Рамон плечами и отправился на поиски Джимми.
Я кивнул и двинулся следом.
Тебе – ничего, и мне – ничего.
Наше дело маленькое, пусть у начальства голова болит.
О, как наивен я был…
В обратный путь мы с Рамоном отправились своим ходом. Констебль оставил лупару в служебном экипаже и шагал налегке, но шагал с такой мрачной сосредоточенностью, словно волок на себе тяжкий груз. Не приходилось сомневаться, что его мучили сомнения по поводу обоснованности приказа инспектора, но обсуждать – и осуждать! – распоряжения начальства крепыш не собирался.
Я – тоже.
Если Рамона душили сомнения от недостатка информации, то мне, напротив, было известно слишком много. А то, что во многих знаниях – многие горести, умные люди подметили уже давно.
Мне было ничуть не менее тошно, поэтому и шли мы молча.
Сразу после Дюрер-плац констебль свернул налево и потопал под горку к Маленькой Каталонии; я двинулся в противоположном направлении и по обвивавшей склон холма дороге начал подниматься на Кальварию. Плотная городская застройка вскоре осталась позади, и вдоль дороги потянулись высоченные заборы, за которыми скрывались от нескромных взглядов особняки вышедших в отставку армейских офицеров, дипломатов и министерских чиновников.
