Великовский улыбнулся, дав этим понять, что Эйнштейн не ошибся в мотивах ухода от нежелаемой темы.
– Хорошо. Я расскажу. Но сперва о мантии нашего еврейского сострадания и любви к ближнему. Не стану касаться истории, напоминать вам, как Саул пощадил царя амалекитов, злейших врагов евреев, и как это милосердие отразилось на судьбе нашего народа.
Я расскажу вам о событии, происшедшем шесть лет назад. Дорога между еврейским поселением Гуш а-Цион возле Хеврона и Иерусалимом была заблокирована арабами, численно неизмеримо превосходящими кучку защитников поселения, оставшихся почти без боеприпасов. Тридцать пять еврейских юношей решили пробраться в поселение с грузом боеприпасов тайно, по горам Иудеи. На своем пути они случайно наткнулись на старика-араба, пасущего овец. Что в подобных условиях должны были предпринять воины, успех операции которых всецело зависел от того, удастся ли им остаться необнаруженными?
Эйнштейн беспокойно заерзал в кресле.
– Да, вы правы. Они накинули на араба мантию своего еврейского сострадания. Вы молчите и не спрашиваете, чем закончилось это человеколюбие. Старик поспешил в деревню, и все тридцать пять юношей пали в неравном бою. Гуш а-Цион остался без боеприпасов. В 1929 году в Хевроне, в городе нашего праотца Авраама, в одном из четырех наших священных городов были вырезаны евреи. В 1948 году защитники поселения возле Хеврона, почти безоружные, без боеприпасов были атакованы танками Арабского легиона и тысячами арабов из всех окрестных деревень, спешивших вырезать несколько десятков евреев. Вот оно, проповедуемое вами еврейское сострадание! Сегодня, в 1954 году, нет возле Хеврона еврейского поселения.
Эйнштейн молчал. Великовский все еще взвешивал, рассказать ли то, что, как он считал, может болезненно ранить старика. Словно прочитав его мысли, Эйнштейн попросил:
– Пожалуйста, расскажите то, что вы все не решаетесь рассказать.
– Хорошо. Я расскажу о происшествии с одним из свидетелей Давида Руссе на его процессе против коммунистическою журнала «Летр Франсез»
– Я что-то слышал об этом процессе. Если я не ошибаюсь, какая-то антисоветская акция?
– Вот, вот! Именно поэтому я не хотел затрагивать этой темы.
– Ну, ладно, не буду вас перебивать. Я весь – внимание.
– Давид Руссе – французский антифашист, участник движения Сопротивления. Он чудом уцелел в нацистском концентрационном лагере. После войны он посвятил себя борьбе против системы лагерей, где бы они ни были. Естественно, ему пришлось выступить и против страшных сталинских лагерей. Коммунистическая печать Франции, в частности «Летр Франсез», обвинила Руссе во лжи и в клевете. Процесс, длившийся с ноября 1950-го по январь 1951 года, потряс Францию раскрывшейся картиной рабского труда в лагерях, назначение которых – уничтожение личности и физическое уничтожение миллионов советских граждан, не согласных или кажущихся не согласными со сталинским режимом. Одним из свидетелей Руссе был Александр Вайсберг. Вам ничего не говорит это имя?
– Вы имеете в виду физика Вайсберга?
– Да.
– Я знаком с двумя его работами. Хороший физик. Я слышал, что он коммунист.
– Бывший. Его жену и детей уничтожили немцы. Он сбежал в Советский Союз, попал в лагерь и на своей шкуре испытал прелесть победившего социализма – той общественной формации, за которую он так усердно ратовал. Жолио-Кюри и Пэрэн написали письмо Сталину, в котором поручились в верности Вайсберга идее коммунизма. Даже адвокаты Руссе не знали, что у Вайсберга есть это письмо. Суд, публика, журналисты – все были потрясены, когда физик, рассказав об ужасах советского лагеря, подтвердил свое коммунистическое прошлое письмом Жолио-Кюри и Пэрэна, двух выдающихся физиков-коммунистов. На следующий день в «Юманите» было опубликовано письмо Жолио-Кюри, в котором он отказывался от своей рекомендации.
Как совместить это с либерализмом Жолио-Кюри? Следовало ли Вайсбергу накинуть на него мантию своего еврейского сострадания?
– Вы уверены, что Жолио-Кюри опустился до подобной подлости?
– Глубокоуважаемый профессор, вы желаете, чтобы я принес вам «Юманите», или это может сделать для вас фройлен Дюкас?
Эйнштейн пытался продолжить разговор о коммунистах, либералах, борцах за мир и за запрещение атомного оружия. Но Великовский был непреклонен:
– Дорогой профессор, как врач советую вам не принимать дозу больше той, которую вы уже приняли. Для первого раза достаточно. Обещаю вам вернуться к этой теме.
Но не сегодня.
Беседа состоялась уже в преддверии осени. Во время многих предыдущих Великовскому удавалось «ускользать» от неприятной темы, обсуждая научные проблемы, интересующие Эйнштейна философские и психологические вопросы и вспоминая прошлое.
Эйнштейн снова прочитал «Миры в столкновениях», уже в немецком переводе. На сей раз он был менее категоричен. Видно было, как в нем происходит медленная и нелегкая переоценка прочитанного.
В конце зимы 1955 года Великовский дал ему прочитать рукопись «Звездочетов и гробокопателей», в том числе главы, описывающие их встречи. В письме от 17 марта 1955 года Эйнштейн писал Великовскому «Я уже прочитал внимательно первый том «Воспоминаний к 'Мирам в столкновениях'» («Звездочеты и гробокопатели») и пометил его множеством карандашных заметок на полях, которые могут быть легко вытерты резинкой. Я восхищаюсь вашим драматическим талантом, так же как и искусством и прямотой Теккерея, который заставил рычащего без всякого уважения к правде астрономического льва в какой-то мере подобрать свой королевский хвост. Я был бы счастлив, если бы вы тоже могли наслаждаться всем этим эпизодом, видя в нем только юмористическую сторону».
Карандашные пометки, сделанные Эйнштейном не дают основания полагать, что он «наслаждался этим эпизодом, видя в нем только юмористическую сторону». На полях страниц с письмами Шапли. Струве и К° множество написанных им эпитетов «подлый», «низкий»,
«жалкий», мало соответствующих реакции на юмор.
За полтора года их частого общения, их дружбы, Эйнштейн медленно прошел путь от человека, не принимавшего теорию Великовского, до ученого, поддерживающего значительную часть ее основополагающих мыслей. Такая метаморфоза не была «данью» дружбе, что подтверждают следующие слова Эйнштейна: «Я бы вам написал: исторические аргументы о неистовых событиях в коре земного шара вполне убедительны. Однако попытка объяснить их рискована и должна быть предложена только как предварительная. В противном случае хорошо ориентированный читатель потеряет доверие также к тому, что солидно установлено вами».
Следующую их встречу в конце марта 1955 года Эйнштейн снова начал с разговора, который Великовский обычно старался не поддерживать:
– Еще во время моего первого приезда из Европы, когда я работал в Калифорнии, на меня обрушились американские реакционеры.
– Надо полагать, им не понравилась теория относительности, – не без ехидства заметил Великовский.
– Так что, вы прикажете ученому замкнуться в башне из слоновой кости?
– Я предпочел бы побеседовать по поводу вашего интересного замечания о главе из «Земли в переворотах».
– Великовский. не увиливайте. Вы обещали вернуться к этой теме.
– Хорошо. Рассмотрим эту проблему на конкретном примере. Сциллард и Теллер. Два товарища. Два блестящих физика. Должен вас предупредить, что Сциллард мне глубоко симпатичен и я разделяю его нелюбовь к атомной бомбе. Когда он пришел к вам и настойчиво уговаривал написать Рузвельту письмо о необходимости создать атомную бомбу, у него была информация о работах немецких физиков и об опасности этой работы. Информация, профессор. Вы улавливаете мою мысль? Вы тогда вышли из башни из слоновой кости, вооруженные информацией, чтобы воспрепятствовать уничтожению цивилизации немецким нацизмом. Кстати, помните, как один весьма уважаемый профессор во время разговора в Берлине назвал их кучкой крикунов из мюнхенских баров?
