– Без головы? Ну-ка, глянь поближе…
Тарань, приволакивая ноги, свернул с песка в реку, пнул пару раз набегающие волны и вдруг взбодрился:
– Бурдюк! Небось со струга утопшего смыло! – Разбрызгивая воду, он быстро дошел до мохнатой емкости, поймал за горлышко и поднял перед собой: – Козий! Не иначе, с вином.
Паренек выдернул пробку, понюхал, хлебнул:
– Ага! Оно и есть! Вишней пахнет… – Тарань прихлебнул еще.
– Э-э, ты чего делаешь?! – возмутился Кузя. – Остальным оставь!
– А чего им оставлять? У них там, вестимо, своего в избытке найдется. И нам его дядьки, знамо, не понесут… – Паренек снова припал к горлышку бурдюка.
– Нам-то тоже дай! – повернул к нему Мох.
Тарань, сделав несколько глотков, передал бурдюк товарищу. Тот, отпив, протянул емкость Кузе. Старший из оставшихся корабельщиков отказываться не стал, тоже выпил.
Так, делая по очереди по два-три глотка, ребята и шагали вразвалочку к далекому ушкую. Бурдюк, сшитый из цельной шкуры крупной козы, казался бездонным – к тому моменту, когда уже изрядно хмельная троица добралась до сходен, он опустел едва наполовину.
На борт корабельщики подниматься не стали, развалились на траве, продолжая прихлебывать из бурдюка дармовое угощение. От закуски бы они, верно, тоже не отказались, но ничего такого к берегу не прибило, а запускать лапы в корабельные припасы они не рискнули бы даже под угрозой голодной смерти.
– Глянь, а девка ратника нашего так на носу и стоит, ровно приклеили. Прямо и не шевелится. Умом, что ли, больная, али такая гордая? – кивнул на ушкуй Тарань, крикнул: – Эй, красотка, айда к нам! Посиди на берегу, вином угостись. Успеешь еще на палубе настояться.
Сирень не шелохнулась.
– Э, какие мы гордые! – хмыкнув, сказал Тарань.
– А может, она глухая? – Мох поднялся, взошел по сходням, и в этот момент девочка кратко произнесла:
– Я не глухая.
– М-м… – остановился паренек. – Ну, так пошли, выпьем? Тебе хорошо будет, нам веселее. Посидим, поболтаем. Побалуемся…
Сирень не ответила. Мох вернулся к товарищам, тихо сказал:
– Гляньте… Маленькая, а грудастенькая.
– А давайте ее пощупаем? – шепотом предложил Тарань. – И нам забава, и ей урок хороший. Брезгует она нами, понимаешь. Нос воротит.
– Ты совсем умом тронулся? – округлил глаза Кузя. – Ратный вернется, знаешь, что с тобой за дочку сделает?
– Да она не скажет, – прихлебнув вина, пообещал Тарань. – Кто же из девок в позоре своем признается? Тем паче гордячка этакая. Опять же, урона никакого не причиним. Токмо потискаем. Ты одну руку держишь, ты другую, а я щупаю. Опосля поменяемся. Давай? – Он протянул бурдюк Кузе.
– А вдруг расскажет? – Тот выпил и передал вино дальше.
– Так ведь вреда-то и правда никакого. – Мох приподнял ладонь, чуть согнул пальцы, словно предвкушая мягкость девичьего тела. – Мелкое баловство. Ну, даст он нам по морде при худшем раскладе. Но я так мыслю, не станет она признаваться. Побоится. За позор от папаши еще и больше, чем мы, огребет.
Хмельные парни все разом посмотрели на одинокую девочку.
– Может, ей еще и понравится? – вслух подумал Тарань. – Тогда веселье и вовсе сладким выйдет.
– Подумаешь, по морде даст… – Мох решительно заткнул горловину бурдюка, бросил мех на песок. – Кто со мной? Давай, Тарань? Подходим тихонько, ты правую руку хватаешь, а я левую. Разворачиваем и проверяем, чего у нее там наросло.
Прибрежные ивы и березы заколыхались, словно от порыва ветра, над ними, поднявшись, закружили птицы. Со стороны болота послышалось карканье, появились вороны, почуявшие близость поживы. И только трое хмельных корабельщиков не обратили никакого внимания на эти приметы, равно как не заметили появившихся чуть в стороне нескольких крупных волков. Парни, переглядываясь, поднялись по сходням на ушкуй, тихонько прокрались девочке за спину, рывком кинулись вперед: Тарань сцапал одну руку, Мох другую, рванули к себе и так, на растянутых руках, развернули пленницу лицом к себе.
– А чего это ты тут прячешь? – не оттягивая самого главного, Кузя задрал жертве атласную юбку, запустил обе руки под нее… и
