– Только мы еще Эдит до дома подвезем, – тем же голоском балованной девочки протянула Вероника.
Подошедший в это время Герман – Веру он нежно поддерживал за талию – остановился возле меня:
– Рад был познакомиться. – Улыбка его неожиданно оказалась такой искренней, а тон таким теплым, словно и не сыпались весь вечер в мой адрес шпильки. – Не сердитесь на меня. Хандра, знаете ли, а в этом состоянии я порой себя раздражаю еще почище, чем окружающих. – Протягивая ладонь, он взглянул прямо мне в глаза. – Удачи вам, Феликс! Хоть я ничего не понимаю в генетике, но Алекс в вас верит – удачи!
– И вам тоже, – ответил я, пожимая его узкую сильную руку. – И вам, Вера. Вы очень гармоничная пара, я счастлив таким знакомством.
– Спасибо. – Она почему-то смутилась, а Герман ухмыльнулся.
Когда сумбурный поток общих благодарностей и прощаний наконец иссяк и гости разъехались, Алекс повернулся ко мне – и честное слово, в глазах его было не меньше теплоты, чем тогда, когда он глядел на свою семью!
Смутившись, я промямлил:
– Подожду машину у ворот.
– Иди, Феликс, – улыбнулся Алекс и добавил: – Спасибо за розы. Такие же были у меня на свадьбе.
Он отвернулся, а я, тихонько притворив за собой дверь, двинулся к воротам, лелея и оберегая странное чувство, притаившееся в груди. Тепло. Да. Мне было тепло, хотя сверху опять посыпался мелкий противный дождик, а я – вот растяпа! – забыл зонтик.
Глава 2
Сестры
– Это будет удивительное, сказочное зрелище!
Я гляжу на класс, а класс смотрит на меня. Смотрит двадцатью парами внимательных любопытных блестящих глазенок. Я люблю заниматься с младшими. Не потому, что давать материал в упрощенной форме легче, совсем нет. Потому, что только они – настоящие дети. Еще не испорченные, искренние, доверчивые, непосредственные. Не испачканные, не изуродованные подлостью и жестокостью окружающего мира. Или хотя бы почти не испачканные.
Мир подл и жесток. И никто, никто не убедит меня в обратном. Это абсолютно невозможно с той ночи, когда погибли родители. Рита… Рита говорит, что я вижу несправедливость там, где ее нет. Ну, почти нет. Что отец занимался чем-то… чем-то таким, что вполне предполагало подобный исход, что (не хочу, не хочу, не хочу об этом даже и думать, но она говорит именно так, а я не могу ей не верить) он и сам устранял конкурентов. «Конечно, не так… безжалостно», – торопливо добавляет она, пряча глаза. Но я знаю: в глубине души моя сестра убеждена в том, что он был таким же, как те, кто «заказал» его самого. А я? В моей памяти он остался совсем другим, тем, кто читал нам на ночь сказки. Сказки – это лучшее, что я помню. Рита слушала вполуха, отвернувшись к стене, и вообще быстро засыпала. А я, затаив дыхание, впитывала каждое слово, каждую интонацию, ловила каждое движение, наблюдая за папиной мимикой, за тем, как двигались губы, брови, как морщился лоб, как повышался и понижался голос…
Воспоминания текут в глубине, совсем не мешая заниматься делами, как не может помешать фоновая музыка. Так и воспоминания не отвлекают, они давно уже – тот самый внутренний музыкальный фон, неотъемлемая часть моей души.
– Комета, – продолжаю я, – это такая рыхлая льдина, набитая камнями. Она летит в космической пустоте, несется с огромной скоростью сквозь огромные пространства. Помните, я рассказывала вам о космическом холоде?
Нестройный хор детских голосов звучит, в общем, утвердительно.
– Очень хорошо, – одобрительно и ободряюще киваю я. – Но надо понять, что эта ледяная пустота совсем не так пуста и холодна, как кажется. Не везде, во всяком случае. Чем ближе комета подлетает к нашей планете, тем сильнее Солнце нагревает ее поверхность. Представьте, как она летит. – Я двигаю кулак в сторону настенного светильника, показывая пальцем, куда попадают «солнечные» лучи. – С этой стороны лед тает, испаряется. А на обратную сторону свет и тепло не попадают, она так и остается холодной. С Земли комета похожа на хвостатую звезду. Хвост – это и есть то, что испарилось с нагретой части. Пока комета летит далеко от Солнца – или еще от какой-нибудь звезды, – хвоста у нее почти нет, но чем ближе она подлетает к нам, тем сильнее
