и поспешил в кабинет.
Алекс сидел за компом и что-то чертил пальцем по сенсорному экрану. Увидев меня, он довольно хмыкнул:
– Мои дела идут даже лучше, чем я ожидал. Сам удивляюсь. Правда, я не проверял свои счета довольно давно. В общем, думаю, особых проблем у нас не будет. Половину суммы я перечислю сразу. Потом продам немного акций Корпорации – они сейчас, естественно, на подъеме. И мы добудем вторую половину. Ну… уже завтра, думаю.
Он снял трубку и настучал номер. Я понял, что он звонит в клинику. И не ошибся.
– Доктор Хлуст, добрый день, точнее, добрый вечер. Это говорит профессор Кмоторович. Прошу прощения за беспокойство, я звоню насчет вашей пациентки Залинской… Отлично, а когда?.. Так, так… И сколько это займет времени?.. Конечно, понимаю и даже советую не торопиться. Я не об этом, я, собственно, по поводу оплаты…
И тут он замолчал и с явным изумлением посмотрел на меня. Что-то плохое с Ритой? Ну конечно, с Ритой, он же ее врачу звонит. Но вряд ли плохое – взгляд его был полон удивления, даже недоумения, но ничего похожего на огорчение. Потерпи, Феликс, уговаривал я сам себя, сейчас, сейчас все узнаешь. Пусть он только договорит.
– Вы уверены?.. А кто?.. Понимаю. Ну что ж, могу ли я вам перезвонить после операции? Да, завтра утром. Хорошо.
Алекс повесил трубку и медленно, с каким-то сомнением обернулся ко мне:
– Ее уже готовят к операции, – сообщил он в полной растерянности. – Деньги поступили полчаса назад.
Глава 3
Жертвоприношение: акцепция[3]
Человек, который смотрел на меня, выглядел, прямо скажем, весьма паршиво. Волосы всклокочены, щеки впали, на них топорщится неопрятная трехдневная щетина с заметной проседью. Под глазами – темно-сизые мешки. А сами глаза как-то нехорошо, неестественно блестят. Даже в контуре губ заметно что-то болезненное. В общем, неприятный тип. Но есть одно «но» – этот человек я сам. Я смотрел в зеркало, собираясь все-таки побриться.
Да, в последнее время я как-то слишком много пью. Нет, даже не так. Последнее время я практически не просыхаю. Просыпаясь, сразу тянусь к стакану и только после хорошего глотка виски могу встать с постели. Я кое-как реанимирую себя к обеду, перекусываю чем-то на скорую руку и пытаюсь что-то сочинить. И, разумеется, у меня ничего не выходит. Аб-со-лют-но ничего не выходит. Потому что максимум через полчаса «работы» я переключаю компьютер на видеозапись одного из своих балетов. А там – она.
Теперь она живет только в памяти моего компьютера и моего изрядно проспиртованного мозга. Наяву ее больше не существует. Наяву есть киборг с ее внешностью, со смутно напоминающей ее манерой двигаться, с ее, черт побери, улыбкой – но это не она.
Иногда, когда Алекса нет дома, я спускаюсь вниз и спорю со священником, который по-прежнему живет у нас в доме. Отец Александр почти оправился от побоев и опять служит в маленьком приделе нашего городского собора. Уходит он рано утром, чтобы вернуться к обеду и вновь уйти ближе к вечеру. Хотя его вера нынче не в чести. Теперь время унитаристов и прочих странных сект, в которых поют осанну Ройзельману – тому самому дьяволу, из-за которого я потерял жену. Я ненавижу его люто, голыми руками бы придушил, но реальнее застрелить папу римского во время пасхальной службы в соборе Святого Петра, чем этого морщинистого, сутулого, похожего на стервятника выродка.
В театр я теперь не хожу. Дирекция отнеслась к этому с пониманием, за мной формально сохраняется место, а все мои доходы – это четверть от роялти. Так что я не совсем нахлебник у Алекса. Правда, основная часть моих доходов теперь уходит на выпивку. Нет, я далек от того, чтобы как-то оправдывать себя. Признаем честно, я совсем опустился, совсем.
Я написал три прекрасных балета и множество дивертисментов, но кажется, что это было в какой-то другой жизни. Тогда
