помнят.
Наверное, я был бы рад увидеть его, вот только почему-то, поднимаясь по лестнице наверх, сжимал в руке тяжелый металлический прут, служивший в доме кочергой для камина.
— Феликс… это ты?
Ответом мне был шелест.
Я открыл дверь, пересек пыльную нежилую комнату и остановился перед зеркалом. Все звуки с той стороны смолкли. Напряженная тишина приглашала войти. Мое отражение в потускневшей амальгаме то увеличивалось, то уменьшалось, словно по ней шли волны. Крепче сжав прут, я шагнул вперед через стеклянную завесу.
Золотистые искры от секстанта рассыпались острыми шипами, розы зловеще зашуршали высохшими листьями, пуговицы в банках взглянули на меня сотнями мертвых глаз.
— Феликс?
Тишина стала натянутой, звенящей. Прямоугольник света, льющийся из окна, заслонил темный силуэт. Кто-то заглядывал с той стороны в комнату. Я быстро посмотрел влево, успел заметить голову и плечи, прижатые к стеклу, но они исчезли, и солнечные лучи снова беспрепятственно потекли внутрь. А у меня за спиной раздался тонкий звон треснувшего хрусталя. Я повернулся, от большой банки откололся кусок и упал на стол. Из дыры посыпались пуговицы. Весело подскакивая, они катились по полу, разбегаясь кто куда.
Рядом треснула еще одна емкость, и новые разноцветные кругляшки горохом запрыгали по доскам.
Я, не двигаясь, смотрел на это представление. Не испытывая ни смятения, ни удивления, скорее меня одолевало любопытство, что последует дальше. Те, кто управляют страхом во сне, наяву очень быстро утрачивают способность бояться чего бы то ни было. Впрочем, наше общество и так практически вылечилось от недуга панического ужаса и неуверенности, а сновидящие часто оказывались лишены даже элементарной осторожности и любого мистического трепета.
— Что-то еще? — спросил я с интересом, оглядываясь. — Или мне уже можно идти?
Ответом был едва уловимый знакомый бархатный смех, тающий вдали.
Затем из реальности послышались тихий хлопок калитки, быстрые уверенные шаги. Внизу бухнула дверь, и зазвучал звонкий голос Хэлены:
— Эй, Мэтт, кровать теперь что, в коридоре будет стоять?
Я вышел из комнаты, запер дверь. Увидев меня, спускающегося по лестнице, Хэл нахмурилась и, не глядя, поставила полную сумку на пол.
— Что случилось?
— Ничего.
— А это зачем? — Она указала взглядом на прут.
— Ты все купила?
— Да, — ответила девушка, продолжая смотреть на меня недоверчиво. — Зачем ты один мебель двигал? Дождался бы меня. Что у тебя за дурацкая манера делать все самому?
Я поднял сумку и понес ее на кухню. Хэлена шла следом за мной и делилась впечатлениями:
— Знаешь, городок ничего себе так. Вполне уютный. Только на меня пялились все встречные. И в магазине пытались выведать, откуда я. Где живу? С кем?
— Маленький город, — ответил я рассеянно, выгружая продукты на стол, — каждое новое лицо вызывает интерес.
— А когда узнали, что я из этого дома, насторожились. — Хэл, слегка потеснив меня, принялась помогать. — И понарассказывали много занятного про его хозяев.
— Например?
— Если опустить историю про сатиров, пляшущих в огороде, и маленьких девочек в белых платьях, сидящих на ветвях по ночам, то остаются стоны, которые раздавались отсюда в полночь, дым из окон, горящие, но не сгорающие деревья и вороны, летающие кругами над домом.
— Мой учитель был большим оригиналом. — Я невольно улыбнулся.
— Странно, что вас не выселили отсюда или не пытались поджечь. — Она, не глядя, засунула сладости в буфет и с грохотом захлопнула дверцы.
— Выселять не решались. Поджечь не получилось. Кроме того, он был великолепным целителем. Мог вылечить любую болезнь. И за это ему прощались все странности.
