— Во поле береза стояла… во поле кудрявая стояла…
Тихо выругался Илья.
Арей, тот ничего не сказал, стоял спиною, руки на груди сцепил, голову задрал, будто бы мерзлые ветки разглядывать, аль небо, которое гляделось бедным, суконным. И ранние звезды его вовсе не красили.
— Перекуси, Зослава. Дальше и вправду пойдем быстро. До темноты надо Белячь перейти…
Помнила я эту реку, ох и широка, полноводна… такая, небось, и в зимку до последнего стоит, не позволяет сковать себя льдам. Зато после уж, как закостенеет, то и становится вольною дороженькой. По ней ехать — одное удовольствие… ежели, конечно, лед держит. Ближе-то к весне удовольствия того меньшеет, потому как бывает, что полетит кто, дюже смелый, лихой, да и просядет вместе с санями… и добре, коль из саней оных выбраться успеет.
Многое я про Белячью хитроватую натуру слыхала.
А мы, значит, мостом пойдем да по дороге.
Может, так оно и верней, хотя нынешнею порой дороги позаметало…
Присела я на снег, стараясь на Лойко не глядеть. Арей, тот рядом стал. Сам не ест, сторожит… и чую, что не по нраву ему компания, что не мил Лойко, да и Ильюшка тоже не по сердцу.
— А ты, гляжу, совсем страх потерял. — Лойко поднялся медленно, вальяжно… хлеб погрызенный на скатерочку бросил. Руки отряхнул. — Тут честные люди сидят…
Отчего-то думалось мне, что промолчит Арей. Он же ответил тихо так, да все услышали:
— Честные ли? Виделось мне пару деньков тому, как ты, боярин, кости в рукаве прятал… а после того случилось с тобой везение…
Лойко взревел раненым туром да на Арея бросился, по-бычьи, прямо, небось, думая повалить да затоптать. Едва меня не снес… еле-еле увернуться успела.
Арей и вовсе в стороночку отступил и пинка боярину отвесил.
— А еще слышал я, будто некий… наверное, очень уж честный человек, в город носу не кажет, потому как ищут его Вердыш- Кузельские всем семействием… говорят, дочь их снасильничал…
Лойко вывернулся.
И красным сделался. После же побелел, что снег… глаза шалеными стали, безумными.
— Убью, — сказал так тихо-тихо… и поняла, что вправду убьет.
Вон, ножичек из рукава выскочил.
Хотела я вмешаться, потому как не дело это, когда по-за слов, хоть бы и злых, человека жизни лишать. Да только Илья не позволил. Стиснул локоть мой, и так, что захочешь — не вывернешься, да сказал:
— Не мешай, Зослава. Лойко нужен урок. К сожалению, он только такие уроки и способен понять. А ты сядь… поешь…
— Он же ж…
С ножом.
С кнутом, которого с поясу содрал. И силен, свиреп, что шатун-людожор. Да только Арей не боится. От хлыста ладонью отмахнулся… а после, как внове Лойко кинулся, то и под руку поднырнул.
И вынырнул.
Уже с ножичком.
Лойко же по снегу катился, шипя не то от злости, не то от боли.
— Что же, боярин? Весь запал вышел?
Поднялся Лойко.
Да как-то… руку правую прижимает, повисла она плетью. Глаза кровью налитые. И она ж из носу течет, а он знай слизывает.
— Может, — спросил Арей, ножик подкидывая, — подумаешь все же? Или тебе голова для еды дана?
Лойко головою упомянутою мотнул, аккурат что бык старостин, и вновь кинулся.
Полетел.
Хорошо так животом снег пропахал, у самого колеса остановившися, мало что не врезался. Но встал… и шагнул… упал…
— Хватит уже, — Илья попросил тихо. — Лойко, не дури…
Тот лишь головою помотал.
Стоит на карачках. Из носу юшка течет… а все одно, упрямый человек.
