пожаловался Лойко, на колоде покачиваясь. — А главное, знаешь, что хорошо? Жизнь у вас спокойная. Ни забот, ни хлопот… одна проблема — как волков пострелять… или где сена накосить… это ж разве проблема?
Для кого как… вона, будет сено дурным, так и корова доиться не станет, а то и вовсе сляжет с нутром перекрученным, потом или выпаивать ея, или бить, чтоб не маялась. И волки — то не шутка. В прежние-то времена, деды сказывали, волчие стаи огроменными плодилися и людей не страшились. Ходили по вескам, в ставни билися, в сараи лезли, особливо когда зима выдавалась холодной. И случалось, что находили слабину, а тогда скотину вырезали подчистую.
Могли и не только скотину.
— Волки — это ерунда… волк тебе яду в воду не плеснет и удавку на шее не затянет. В спину бить не станет, потому как этакое извращение в волчью его голову не придет. А главное, волк своих волчат не трогает…
Лойко говорил и раскачивался.
И все сильней раскачивался. Этак он и с колоды сверзнется, да еще, не приведи Божиня, по голове своей пустой секирою приложится, не оберешься беды.
Чегой это с ним? Неужто опохмелиться успел? Иль то с вчерашнего не выветрилось.
— И за убийство волка, который по сути есть просто зверь, но меньше зверь, чем иные люди, никто тебя судить не станет…
Он поглядел на меня снизу вверх, печально этак, ажно появилося у меня желание Лойко по голове его колматой погладить. Появилося и зникло, небось, сыщется кому и погладит и приголубить…
Бахнуло чегось.
И внове щепою брызнуло, густенько так, я еле успела щита поставить, и то — само собою вышло. Не все ж приседать-то?
— Жену заведу… пойдешь за меня, Зослава?
— Неа, — отвечаю.
— Отчего так? — Лойко глазыньки-то разлупил, насупился, обиделся, стало быть.
— Я уже обещалась.
Обида боярская мне ни к чему… только дивно, отчего это они все, что Лойко, что Кирей, что Ксения Микитична, думають, будто бы мне за радость с боярами породниться.
— Так разобещаешься… дело-то легкое. Колечко возвернешь… мое-то не хуже. — И колечко из кармана вытащил. Ободочек тонюсенький, зато с камушком лазоревым. — Примерь, Зослава…
— Не буду.
— Не нравлюся? — Колечко-то Лойко не убрал.
Вот же… до вечера еще все Барсуки ведать будут, что боярин ко мне сватался, а я возгордилася, отказала.
— И чем же я тебе, свет мой Зославушка, не мил… всем мил, а тебе вот, стало быть…
— Тем и не мил, что всем мил, — сказала я да попятилася, ну его, шаленого, то не замечает, то вдруг жениться приперло. — За этаким мужем, как ты, боярин, глаз да глаз нужен. И не только глаз, но и рука крепкая, чтоб, если загуляешь, то и поучить…
— Как поучить?
Колечко-то в кармане исчезло.
— Скалкою. Аль сковородой… сковородой-то многие бабы своих вразумляют, говорят, дюже доходчиво выходит, но боюся, что коль чугун возьму, то и покалечу невзначай.
— Экая ты… прямолинейная… но все равно женюся… на ком тут у вас можно?
— Да на ком хочешь, боярин… выйди на улицу, прогуляйся. Девок у нас хватает…
Лойко привстал.
— А и вправду, — произнес задумчиво, — отчего б мне не выйти… не прогуляться… на хаты погляжу… жену поищу… вдруг и найдется кто не такой переборливый.
Отчего б не найтись. Бабка моя повторять любила, что на каждый товар свой купец сыщется.
— И корову… — повторил Лойко, уже не для себя. — Две коровы… три… и жену…
— Две. Или три.
— Чего?
— Ничего, боярин… идите, погуляйте. Только ж вы аккуратней туточки гуляйте, а то и вправду оженят.
У нас же это быстро… Было дело, как застал Митюхин свою старшую с купцом заезжим. Так вилы к энтому купцу приставил и спросил ласково-ласково, сподобится ли тот девку честною бабой сделать аль так покуражиться решил? Вечерком же свадьбу и
