рано… ваши покои уже готовы. Добромысл, проводи гостью…
Он только вздохнул тяжко, не было заботы с этакими гостями, да матушке своей перечить не посмел.
— Прошу вас, княжна, — сказал тихо-тихо, так, что едва рас слышала. А уж у меня-то слух — не чета человеческому.
— И Станьку с собой возьми… умаялась девка.
— Вижу, вы за сиротой хорошо глядите…
— А то. — Бабка Станьку со стула сдернула, та и вправду носом ужо клевала, этак и на тарелке спать устроится. — Хорошая она, справная. И не без таланту. Пару годочков пройдет, знатною лекаркою будет…
— Мы для нее отдельные покои приготовили…
— Да зачем? — удивилася бабка. — Оне привычные, вдвоем на одное кровати лягуть, чай, Станька худая, что хворостина, не замине.
А боярыня только нахмурилася.
— Идите, — говорит, — отдыхайте…
И Добромысл повел.
Коридорами какими-то, лествицами… этакая домина, и как в ней не путаются-то? Остановился у дверей резных.
— Скажи, — впервые он говорил громко, и голос его был, что у матушки, красивым, глубоким. Эх, когда б не пятна на лице, задурил бы боярский сын немало голов девичьих, — а твоя бабка… она вправду способна сделать то, о чем говорит?
— Не знаю, — не привыкшая я врать. — Я такой болячки не ведаю, но она никогда попусту не обещалась, и коль говорила, что сделает, то и делала.
— Хорошо…
Он хотел добавить еще чего-то, да отступил.
— Ложитесь спать. Завтра вставать рано. Жрец приедет служить во память…
…самый короткий день.
Темный.
И кажуть люди, что оттого темный он, будто бы приотворяются двери Мораньиного царствия, и души, которые в ем заперты, на волю выходят. Что летят они журавлями да по небу, жалются, плачутся на судьбину свою, ищут добрых людей, которым не жаль поминальной каши и молока свежего.
И как найдут такого, то и возьмут молока.
Каши.
А может, с нею и прощение добудут. В Мораньино царствие души попадают, которым грехи на крыла неподъемною тяжестью ложатся, а как скинут оную тяжесть, так и воспаряют в вырай.
Люди-то молоко у порогов ставят.
И кашу.
Оно ж не ведомо, как оно после смерти будет, может, и тебе случится за серый порог идти.
А еще, говорят, что в этот день и иное царствие до людей снисходит. Что слетают незримыми тенями те, кто ушел, да еще не возвернулся в новоем теле. И порой в теле память просыпается чужая… и всякие иные чудеса случаются.
Главное, что в храмы люд идет.
Несет подношение обеим сестрам, ибо равны они в силе своей.
И молит их о милосердии, любви да благости к ушедшим. И сам вспоминает тех, кого не стало в доме… печальный то день. И неохота его на усадьбу тратить, да только, чуется, не отпустит нас гостеприимная боярыня.
Сенная девка помогла мне разоблачиться. И водицы полила на руки, и полотенец поднесла влажных, чтоб пот обтереть. Рубаху полотняную.
Подарок хозяйкин.
И отказаться бы, да уж сил нет… глаза слипаются, куда иду — не вижу… ведут за рученьки к кровати, в которой уж Станька сопит. Ухнула я в мягкие перины, что в пропасть. Только подумалося — это ж надо было умаяться-то так!
Проснулася я от визгу.
И ктой-то так верещал, ажно заходился, что прямо сил никаких не было. На оный визг я глаза и разлупила… а понять-то ничего не могу.
Где я?
И чего это деется-то?
