Я кивнула.
Вспомнила, как споро лепил некромантус личины, и до чего те личины хороши были.
— Вам повезло, что есть… кое-какие признаки, по которым наведенную личину от истинной отличить можно. И ныне Кирея выпустили…
— Это ж… хорошо?
— Хорошо, — согласилась Марьяна Ивановна и по голове меня погладила. — Наивная ты, Зославушка… вот скажи, во что поверят люди? В то, что некто решил боярскую дочку смерти предать, а в том азарина обвинить? Или в том, что азарская невеста сопернице шарфик травленый поднесла?
Спросила и в глаза глянула, разумею ли.
А я… разумею… слухи — оне, что пожар лесной, полетят, поскачут, разрастаясь на языках. И будут базарные бабы горлы драть, обмусольвая, кто и кого травил, да за какою надобностию. И главное, пусть хоть сама Божиня, с небес спустившися, скажет, как оно на деле было, не поверят.
— Батюшка Горданы уже две грамоты подал, требуя справедливого дознания. Дочку-то он крепко любил, баловал… вот и избаловал. А ныне в жизни не поверит, что сама она виновная…
— Сама?
— Сама, Зославушка… и есть на то признание ейное… не сказать, чтоб она его с охоткою сделала, да только… ей все одно не жить было, так что вытянули разум.
Спокойно сие сказала.
А я… это ж как? Это выходит, что супротив воли сие сделать можно? И если б я отказалася…
— Успокойся, — строгим голосом велела Марьяна Ивановна. — Сделать-то оно можно, но не с каждым. От силы зависит. Ее у Горданы капля была, да и та иссякла перед смертию… от силы воли, от разума крепости. Иные-то упрямцы и без всякой магии ментала одолеть способные, а бывает, что силен маг, но волею обделенный, вот и выдаст, чего помнит… сие, Зослава, наука тонкая.
— И… что она?
— А ничего… встретила она парня, краше которого не видывала. И влюбилася. У девки и так особо ума не было, тут и вовсе последний ушел. — Марьяна Ивановна миску с остатками каши забрала. — А главное, что парень тот заявил, будто бы он и есть истинный царевич, во младенчестве подмененный. И ныне желает восстановить справедливость.
Ох, слышала я уже одну такую историю.
— Знакомо? — усмехнулась Марьяна Ивановна. — Не отводи глаза, Зославушка, я при Совете уж который год состою, вот и пришлося в этом деле копаться… ведаю, что рассказал тебе Кирей про… тот случай.
Кивнула я.
Рассказал, пусть и не спрашивала я.
— И верно сделал. Чем больше знаешь, тем больше у тебя, Зославушка, шансов до выпуску дожить. Оно ведь как говорят? Знание — сила…
Ага, то-то я себя бессильною чую, небось, исключительно от недостатку знаниев.
— Вот и получилось, эпизод к эпизоду… с той-то девчонки ничего вытащить не сумели, а вот с Горданою свезло.
Мнится мне, что кривое это везение, цыганская удача, которая золотой монетой блестит, чтоб после медяшкою в руках обернуться.
— Не жалей, — жестко оборвала мысли мои Марьяна Ивановна, — Гордана ведала и про шарфик, и про мор черный, и про то, что затея ее многих жизней стоить будет. Да только что ей те жизни? Она этаким макаром любовь свою доказывать собралася, верность. А еще царицею стать, потому как обещано ей было проходимцем тем, что женится он…
Марьяна Ивановна подала мне еще одну чашу.
— На от, выпей… на чужой крови своего счастья не построишь. Боги все видят… вот и послали вам весточку.
Боги ли?
Старая Ольха из проклятой деревеньки. И мнится мне, что за эту весточку спросится еще с меня, аль с другого кого…
— Может… приворожили?
Все ж не верилося мне… одно дело — гордость боярскую показывать, и другое — на гибель людей невинных осудить.
— Не было на ней привороту. Собственная воля. Собственная гордыня. Жадность… уверенность, что за боярскую кровь все спишется. — Это Марьяна Ивановна произнесла с неожиданной злостью. — Поверь, Зослава, все они… почти все они такие…
