палочек тонюсеньких, поверх которых шкура натянута. Дождь по этой шкуре тарабанит, скатывается, а сам наставник сухеньким остается.
Не то что я… нет, дождь — это полбеды, дождя я не боялася, небось, не сахарная, но вот…
— Живей, Зося! — И по заднице перетянул розгою, не больно, но обидно. — Задницу не оттопыривай!
Да как ее не оттопыришь, когда она сама?
…Шел к концу первый месяц моего учения.
Пролетел так, что и глазом моргнуть не успела… что оставил?
Тихую ненависть ко всему вокруг, от Архипа Полуэктовича с его прибауточками, розгою да умением появляться, когда кажется, что никого-то вокруг и нету, что самое оно, времечко, прилечь, присесть, дух перевесть, пока оный дух в теле еще держится.
Ненавидела я и женихов.
Оные не посмеивались, поелику и самим доставалось, но… ежели б не они, ноги моей в этой Акадэмии не было б… бабку ненавидела с задумкою ее… себя, девку сущеглупую, которая на уговоры поддалася… ректора нашего с речами льстивыми… эх, ежели б не он, была б я серед целительниц, ходила б по саду заветному утицей, травки перебирала б да с наставницею своею вела б беседы премудрые.
А тут…
Грязюка под ногами, грязюка под животом — пятый день кряду дождь идет, и дорогу нашую, по которой мы кажное утро бегаем, развезло так, что кобыла потонет, не то что человек.
Бревна вымокли, осклизлыми сделались, попробуй-ка зацепись… сення и Еська скатился в лужу, а он, даром что мелкий, зато верткий и цепкий, что пацук. Про иных и речи нет. Изгваздалися все, Кирей и тот растерял свою обычную веселость.
Сидит под навесом, нахохлившись, рожек коготком скребет.
А хвостов у них нету… про то он еще во второй день сказал. Нет, я не спрашивала, но задание у него такое было, про азар поведать.
Поведал.
Хорошо поведал… Архип Полуэктович его похвалил даже… тогда-то нам мнилось, что весь день, да что день — все дни учебы и пройдут в нашем энтом классе. А хотелось иного.
Дохотелись.
Эх…
Я пошла по узенькому бревнышку, перекинутому через ручей… вода в нем студеная, а бревнышко ныне скользкое невмочно, но ничего, справлюся. Евстигней ноне с него сверзся и ругался при том так, что ажно Лойко заслушался, а его поди удиви руганью… я- то не все поняла…
— Живей, Зося, живей…
Архип Полуэктович сзаду идет, розгою помахивает, поторапливает, значит. А у меня желание зреет взять оное бревнышко да опустить на лысую макушку наставника. Вона как она поблескивает, будто бы маслом намасленная.
Но ручей я перешла. И овражец, грязью до краев заполненный, по камням перескочила. Стенка осталась, на которую подняться надобно, да тропа с кольями, ныне грязью прикрытыми.
…изучила я сию дорожку.
И не только я.
В первый-то раз еще на середине остановилась, решивши про себя, что пущай гонют, да только шагу больше не сделаю. Архип Полуэктович, глянувши на меня, грязью извазюканную, страшную, небось, только хохотнул:
— Что, Зося, тяжко тебе?
И мне бы согласиться, ан нет, натура моя, упертая, не позволила.
— Может, к прочим девкам пойдешь? — вкрадчивым голосом поинтересовался наставник. Я же головой мотнула, подол подняла и дальше побежала, кляня себя, что не послушалась Ареева совета… говорил же, что несподручно мне будет да в платье бегать, шальвары надобны… к домовому ежель обратиться, то принесет.
Положена студиозусам форма.
Вона, остальным выдали… а я… не добегла я до конца дорожки — доползла… гордость едино не позволила на нее рухнуть. И прямо глядеть заставила, и, видать, было в моем взгляде что-то этакое, отчего Лойко Жучень смехом своим подавился.
— Веселишься, боярин? — ласково спросил Архип Полуэктович, из-за спины моей выступая. — Сам-то, небось, с юных-то лет при мече?
