Нема никакой паутины. Зато висит над головой кисея будто бы… висит, переливается так, что глядеть больно. Для чего повешено — тут и пытать не надобно, сама разумею.
— Об чем сказывать?
— Обо всем…
Обо всем если… коротко вышло, сухо. Зато по делу.
— Значит, на дверь случайно набрела?
— Да.
— И увидела человека, решила помочь…
— Да.
— На себе тянула…
— Да.
— Не тяжко тебе было? — И глядит этак, не то с насмешкою, не то с недоверием.
— Не тяжко, — отвечаю и в глаза гляжу. А что, мне скрывать нечего. Как оно вышло, так и говорю, ничегошеньки от себя не добавляю. — Дым этот… мерзотный больно.
— Но безвредный… поначалу, во всяком случае. — Фрол Аксютович взгляд отвел. — Вот что, Зослава. То, что ты мне тут рассказала, не тайна вовсе… и вышло все… уж больно удачно вышло.
На лествицу вывел, я как глянула на ступеньки числом превеликим, так прям и заколотило всю. Хоть ты обратно на лавку к Марьяне Ивановне просись.
— Если кто расспрашивать станет, сказывай смело. — Фрол Аксютович глянул на лествицу, на меня, вздохнул и на руки подхватил. Не лествицу, конечно, меня. Она-то каменная, не кажный волот подымет. Я и тоже не леконькая, да только Фролу Аксютовичу разок дунуть хорошенько, и полечу пушиночкой. — Только, дай себе труд, девонька, запомнить, кто и о чем спрашивать будет. И коль найдутся какие вопросы интересные, аль станет кто любопытствие проявлять чересчур уж, так скажи о том своему наставнику.
На руках меня давненько не носили, с детских полузабытых времен, когда то тятька, то дед… девок иных парни, конечно, таскают, чтоб силушку свою показать, надежу, да только выбирают которых похудей, а то мало ли, вдруг да силушке оной убыток случится, и заместо хвастовству чистый позор выйдет. Меня-то поди подыми… а Фрол Аксютович несет, не запыхивается.
— Дело это, Зославушка, темное… может, и случай к случаю пришелся… а может…
Не договорил.
Лествица закончилася. И меня поставили на землю.
Далее уж он ничего не сказывал, а я не спрашивала, хотя ж мучило меня любопытство со страшенною силой. Да только не тот Фрол Аксютович человек, чтоб с расспросами лезти.
Не по чину мне.
Ничего… вот Арея повстречаю, всю правду мне расскажет.
Надеюся, что правду.
А в комнате меня супрыза ждала, сиречь дары Киреевы, чтоб ему век на одном боку спать! Я попервости ажно решила, что свернула не туда ненароком, что не моя это комнатушка… куда что подевалося? А главное, откудова что взялося?
Закрыла глазоньки.
Открыла.
Нет, не переменилося ничего, а комнатушка-то моя, только чужая.
Ковры на полу лежат азарские, пышные. А на стенах — иные, тонкого плетения да шелковой нитью шитые. Я этакие только издали и видала. Кровать новая, резная, покрывальцем узорчатым прикрыта. Подушки белоснежною горою вздымаются. Манят прилечь…
Стол новехонький.
Заместо сундука — шкап узенький с дверцами резными…
— Зославушка! — Хозяин аккурат из шкапа и выбрался. — А схудала-то как! Побледнела… бедная моя…
Кружит, причитает, за ручки хватает да к столу ведет. А на нем — шкатулочек с дюжина, от махоньких да преогромное…
— Сейчас принесу да пирожочков… ныне хорошие пирожочки, со сладеньким творожком… да с малиночкою… с яблыками… и компота вареная, свежая…
