Данилов открыл глаза и увидел солнце. Маленькое, тусклое, но все-таки это солнце, потому что оно нестерпимо резало глаза. Николай опустил ресницы, но под плотно сомкнутыми веками красные круги в черном обрамлении.
«Какие бумаги? — мысль появилась внезапно. — Мы же не в Дорогобуже! А где мы?» Размышления напрягли; так и не определив местонахождение, Николай вновь провалился в черноту сна.
Но здесь ему неуютно, потому что ужасный нечеловеческий голос начал громко, удивительно громко, и четко проговаривать фразы. Язык понятен — русский, а смысл сказанных слов никак не удавалось ухватить: «От советского информбюро. Сегодня, двенадцатого июля, после упорных кровопролитных боев, войсками Западного фронта оставлен город Орша». Николай понимал, что такое упорные кровопролитные бои, ему известно, где находится Орша, он готов согласиться, что сегодня двенадцатое июля. Но где это «информбюро» и что за такие «войска Западного фронта»? Может, Кутузов объединил две армии?
Чернота сна снова поглотила, затихающий голос все глуше, неразборчивей. Потом стало белым-бело, заснеженная полянка с молодым дубком, подсвеченным желтым светом, сменила темное покрывало, а в ушах снова зазвучал, казалось бы, совсем исчезнувший голос: «…двенадцатого июля». Беспокойная мысль стучала в голове — что-то не так! Что? Что не так? Дерево? Да! Но не в дереве дело! Что еще? Снег? Но снег обычный. Что, черт подери!! Да, конечно, снег! Снег! Снег! Снег двенадцатого июля!
И сразу вспомнилось все — заснеженный лес, поляна, граф «Каранеев». Рука непроизвольно дернулась, сжимая рукоять палаша, но в кулаке лишь пустота. А где противник? Резким движением, легко, будто и не лежал только что, Данилов вскочил. Он не знал, что это уже не поляна, а кровать. С грохотом подполковник полетел на пол, снова резко подскочил и, озираясь, ничего не понимая, стал посреди темной комнаты. Он ничего не смог рассмотреть, кроме светлого прямоугольника открытой двери и косого, такого же светлого пятна на полу. Мимоходом проскользнула мысль, что в соседней комнате горит слишком много свечей.
Внезапно Николай ослеп, яркий свет ударил в глаза, будто маленький осколок солнца влетел в комнату. Кто-то вошел, послышались быстрые шаги.
— Ложитесь, ложитесь, — произнес девичий голос, — чего всполошились?
Выговор мягкий, немного странный, словно девушка откуда-то из западных губерний. В грудь уперлась рука, слегка подталкивая к кровати. Данилов попытался открыть глаза, но не смог, резь становилась нестерпимой, стоило лишь слегка приоткрыть веки.
— Где я?
— В госпитале.
— В госпитале? А где?
— В Красном.
В Красном? Как он сюда попал? Значит, его нашли в лесу, кто-то шел по следам. А потом привезли в госпиталь.
— Я ранен?
— Нет. Врач сказал, что вы абсолютно здоровы, только проснуться никак не можете.
Звук топающих сапог заставил Николая напрячься. Он вновь попытался открыть глаза, но опять это не удалось, хотя резь уменьшилась.
— Машка, — раздался громкий грубоватый голос вошедшего, — кто разрешил тебе разговаривать с ним? Все доложу лейтенанту!
— Давай! А я расскажу, что ты дрых, как суслик, вместо того чтобы сторожить больного.
Вошедший замолчал, такой оборот ему не понравился. Потом проговорил уже другим тоном:
— Лейтенант велел доложить сразу, как только он придет в себя.
— Ну так иди, доложи! — голос девушки немного насмешлив. — И свет выключи.
Раздался негромкий щелчок, и Николай, по-прежнему пытающийся разомкнуть веки, почувствовал, что стало намного легче. В темной комнате, свет в которую проникал лишь через открытую дверь, лица девушки не разглядеть. Только силуэт в белой одежде и косынка на голове. Данилову хотелось спросить, что такое яркое горело в комнате. Но он как будто почувствовал, что спрашивать не надо, лучше самому разобраться. Он сел на кровать.
Через пару минут вновь раздался топот сапог.
— Поднимайтесь, — голос принадлежал все тому же обладателю грубого голоса, — начальство требует!
«Ну что ж, — подумал Данилов, — это хорошо, не придется ждать до утра».
Девушка нагнулась и вытащила из-под кровати странной формы тапочки и бросила их на светлое пятно на полу.
— Обуйтесь!
Николай засунул ноги, вышел за дверь и остолбенел. Немигающими глазами, хотя слезы так и катились по щекам, он смотрел
