спросил:
– Вы искали убежища?
Внезапно больно сдавило горло. Простой вопрос и мягкое сочувствие, мелькнувшее в темных глазах, разрушили защитную стену, отгораживающую усталость и страх. Тави нелепо дернула головой, изображая кивок, и почувствовала, как из глаз сами собой катятся слезы.
Они шли минут десять. Плакать Тави перестала, но нос забило, а достать платок она стеснялась и все задирала голову, как затянутая лошадь. Не разбирая дороги – по Рамбутри, через улицу, где монах, которого, как оказалось, звали Дэнг, придержал ее за рукав, не дав шагнуть под розовое, словно леденец, такси. Мимо маленького воинственного форта, через парк, где на каждой скамейке сидели молодые люди, погруженные в свои гаджеты. Впереди тяжело билась о набережную желтая Чао Прайя, пахло рыбой и гниющими фруктами. Густое месиво рваных пакетов, водяного гиацинта и пластиковых бутылок стучало о маленький ржавый шлюз, отделяющий от реки устье узкого канала. Брезент, натянутый поверху, треснул и подтекал.
Горбатый мостик через канал упирался прямо в дверь дощатой хибары, нависающей над водой. Потертая вывеска обещала кровать и завтрак. Узкая веранда была уставлена горшками с бугенвиллеей. На мостике стояли дешевые пластиковые кресла – в одном из них, задрав ноги на парапет, сидел над толстой книгой обросший пегой бородой татуированный дядька в драной майке. Заметив монаха, он привстал.
– Ну вот, – сказал Дэнг, входя на веранду, – здесь дешево, а главное, очень тихо.
Тави со вздохом облегчения сняла рюкзак и сбивчиво забормотала благодарности, стараясь не смотреть в печальные глаза за толстыми стеклами. Ей было стыдно за свои слезы, за то, что этот добрый человек тратит время, чтобы помочь ей, хнычущей, бесцеремонной бездари… за само свое существование.
– Знаешь, люди, которые заходят к нам вот так, – внезапно сказал монах, – либо настолько глупы, что видят лишь себя, либо отчаянно нуждаются в помощи. Правда, это одно и то же, – бросил он в сторону.
– Простите, – пробормотала Тави, – я не хотела мешать…
– Ты из вторых, – остановил ее жестом монах. – Твой разум замутнен страхом и желаниями, и ты сбилась с пути.
Тави мрачно шмыгнула носом и приготовилась к обороне.
– Хочешь поговорить? – спросил Дэнг.
Она пожала плечами. Татуированный бородач протиснулся мимо них ко входу, буркнул через плечо: «Да вы б зашли, хозяин где-то там», – и скрылся в глубинах гостиницы.
– А вам разве не надо читать мантры или медитировать? – смущенно спросила Тави, проводив бородача взглядом.
– Надо, – весело улыбнулся Дэнг и вдруг ловко извлек из складок рясы пачку сигарет и зажигалку. – А еще мне надо творить добро. Ты измучена мыслями, которыми тебе не с кем поделиться. Я могу тебя послушать. Разве не за этим ты шла, когда мы встретились?
Монах закурил и уселся прямо на пол, приглашающе похлопал ладонью перед собой.
– Не бойся, я не собираюсь тебя осуждать и обвинять в обмане. Ну так что? – Тави мрачно пожала плечами. – Расскажи же, как впервые столкнулась с Сумраком.
Колени Тави подкосились, и она почти рухнула на доски веранды, в последний момент удержав равновесие. Дэнг терпеливо смотрел на нее сквозь очки, и глаза у него были добрые и спокойные. Он готов был слушать. Как будто река вдруг встала дыбом и всем своим сильным змеиным телом ударила о держащийся на честном слове шлюз.
– У нас была контрольная по математике, и полкласса не приготовилось, – медленно проговорила Тави. Дэнг с улыбкой кивнул. – И тогда я…
Поначалу слова выходили с трудом, но, начав, Тави уже не могла остановиться. Она говорила все сбивчивее и торопливее, путаясь в грамматике, размахивая руками, чтобы помочь себе найти слова. Говорила о математичке и задержанных гонорарах, об Андрее и брошенном институте, о маме и ее противном поклоннике, о роботе Елене, странной Сильвии и разрисованных бунгало, о необъяснимо страшных Семене с Ильей и глупой бедности и, главное, – о сером, снова и снова – о сером, о провалах в памяти, и снова и снова – о том, что произошло в парке. Говорила о чае, и кофе, и веселых братьях Чандра. И опять – о сером, которое всегда было рядом и которое монах назвал Сумраком… так точно и так понятно. Ей не хватало слов – даже на русском объяснить, что случилось в парке, было безумно трудно. Английские слова проскальзывали сквозь пальцы, прятались в закоулках памяти, но она все-таки пыталась – и видела, что Дэнг понимает. Понимает настолько хорошо, будто воспринимает не слова, а картинку, ощущения, которые она так мучительно пыталась передать.
