— Вы так неожиданно тогда исчезли, — бормотал в трубке форсированный голосок. — Боюсь, что я вас немного обидел. Потом я ругал себя и искал вас по всему парку, но увы… — он замолк.
— Ну дальше! — сказал Лот.
— В растерянности я обратился даже к божественной Лиз Сазерленд. Краем глаза я видел, что вы танцевали с этой прелестной дамой…
Голос дяди Тео снова умолк. Лот некоторое время слушал молчание, пытаясь представить себе обстановку по ту сторону кабеля. А может быть, это в двадцати метрах отсюда, в двух метрах? Как они узнали телефонный номер?
— Ну, отдышались? — рявкнул он в трубку.
— Увы, и Лиз Сазерленд не знала, где вы, — сразу же отозвался голос дяди Тео. — Я спрашивал даже у старого китайца Бяо Линя — знаете, этот верный слуга Си-Би Гранта… Но… но, мистер Лот, Бяо не смог мне ответить…
Молчание. Лот расхохотался в трубку, очень довольный. Раздражение против «контейнера» как рукой сняло. Он вспомнил молниеносную расправу с китайцем и повеселел. Воспоминания о ловких и мощных физических акциях всегда вселяли в него уверенность. Он не мог себе представить наслаждения, какое получал от своей работы «добрый дедушка» Аллен Даллес. Игра ума, и только? Вздор! Ум и кулак — вот идеал разведчика.
— Еще бы, — хохотал он в трубку. — Как же мог вам что-нибудь сказать бедный «гук». Ведь он же глухонемой, бедняга.
В трубке слышалось покашливание. Лот наслаждался.
— Нам бы надо встретиться, мистер Лот, — проговорил дядя Тео.
— Катитесь вы знаете куда! — сгоряча крикнул Лот, но потом спохватился: — Что вам нужно, дядюшка, от скромного прожигателя жизни?
— Знакомо ли вам имя Эдвин Мерчэнт? — после новой, но уже непродолжительной паузы спросил дядя Тео.
Лот едва сдержал удивленный возглас. Раскрылся! Дядя Тео показал ему внутренность своего «контейнера». Так оно и есть, так и предполагал Лот. Дядя Тео — человек Мерчэнта, одного из руководителей подпольной ультраправой организации «Паутина». Лот вспомнил Мюнхен, блиц-ленч в обществе Мерчэнта, во время которого они обменивались шутками, пытались прощупать друг друга.
Помнится, Мерчэнт приезжал в Мюнхен по делам Си-Би Гранта — это очень интересно — и виделся с генералом Эдвином Уокером. Кстати, потом этого генерала президент Кеннеди выгнал из армии, когда тот свихнулся на антикоммунизме. Очень, очень интересно!
— Где-то слышал это имя, — сказал он.
— Эдвин приветствует вас, — сказал дядя Тео. — Он здесь рядом и спрашивает, не могли бы вы вечерком заглянуть в ресторан «Русский медведь»?
— Отчего же? — спросил Лот. — Можно и заглянуть.
— Договорились! — воскликнул дядя Тео.
Радость, мелькнувшая в его голосе, заставила Лота инстинктивно напрячься, как будто он почувствовал за спиной собравшуюся для прыжка пуму.
— Один вопрос, мистер Брудерак, — медленно проговорил он. — Каким образом вы узнали этот номер телефона?
В трубке послышался неудержимый смех, всхлипывание, причитания:
— Ой, мистер Лот, ой, мистер Лот, ну, мистер Лот… — Дядя Тео смеялся вполне искренне.
Лот как будто видел трясущийся жирный подбородок, лапу глубоководного водолаза, вытирающую со лба пот.
— Я аж вспотел, мистер Лот, — пролепетал задыхающийся голос.
Злость и досада охватили Лота: опять он в проигрыше, попал впросак словно мальчишка. Действительно, глупо задавать такой вопрос «Паутине».
— Вы что-то сильно развеселились, — жестко сказал он. — Советовал бы вам вспомнить, с кем разговариваете.
В трубке раздался щелчок, послышались длинные гудки.
Между тем «Русская чайная» заполнялась. Среди посетителей преобладала бродвейская театральная богема. Приветственные возгласы, объятия, поцелуи, хохот.
Натали, страстная театралка и студентка театрального училища, пялила глаза на знаменитых актеров бродвейских театров «Плэйхаус», «Шуберт», «Сент-Джеймс», «Маджестик», «Бродвей», «Юджин О'Нейл». Тут были Фрэнчот Тоун, Эн Банкрофт, Клодет Кольбер, Питер Устинов с Вивьен Ли, Джеральдин Пейдж, Пол Форд. Только и разговоров было что о пьесах «Черные» Жана Жене, «Остановите земной шар, я хочу слезть» и о пьесах «Театра абсурда»: «История в зоопарке», «Американская мечта».
Читатель «Нового русского слова» свернул свою газету и, сердито фыркая, направился к выходу — кончался его час.
— Всего доброго, мистер Врангель! — небрежно крикнул ему бармен.
Седовласый господин поднял было руку для приветствия, но в это время мимо него, задорно улыбаясь, прошла прелестная битница. На груди ее была начертано: «Они хотят нас купить», а на спине: «Мы не продаемся».
Рука старика опустилась. Буркнув что-то вроде «куда катится эта страна», он вышел и громко хлопнул дверью.
Битница оказалась Наташиной знакомой из театральной студии. Девушки отошли в сторону и заговорили о новой пьесе Эдварда Олби «Нам не страшна Вирджиния Вулф». Лот вдруг уловил, что почти весь ресторан говорит об этой пьесе и все напевают «Нам не страшна Вирджиния Вулф» на мотив «Нам не страшен серый волк». Гривастые молодые люди небрежно бросали: «Вчера с Эдвардом…». «Эдвард мне говорил…», «…и вдруг входит Эдвард». Похоже было на то, что Эдвард Олби самый общительный человек в Нью-Йорке.
Битница в отличие от Натали считала, что гораздо смелее и «ближе к истине» пьеса Артура Копита под странным названием «Бедный, бедный мой отец в шкаф запрятан был мамашей, там пришел ему конец». Название, пожалуй, самое длинное в истории драматургии.[69]
Лот, усмехаясь, поглядывал на этих людей из совершенно чуждого ему мира: «Мне бы ваши заботы, господа артисты».
Плэйбой-латиноамериканец тем временем перекочевал от стойки к столику, поближе к Наташе, и теперь смотрел на девушку воловьими лживо-романтическими глазами. Лот перехватил его взгляд и, ласково улыбнувшись, показал кулак.
Стиляга в вежливом ужасе прижал руки к груди: что, мол, вы, как вы могли подумать, сэр!
Подошел официант, сказал доверительно:
— Через двадцать минут, сэр, «горбушка» будет доставлена к нам с Бродвея.
— Боюсь, что вы опоздали, Майк, — сказал Лот. — Вряд ли ваша забегаловка станет любимым местом артистов советского цирка. Может быть, их дрессированные медведи и кони зачастят к вам, ведь им все равно, где настоящий «рашен стайл», а где грубая халтура.
— Сэр, — воскликнул потрясенный официант. — Что вы говорите? Кони, сэр? Медведи? Я ничего не понимаю, сэр!
— Но считать денежные знаки вы хотя бы умеете?
Лот протянул незадачливому пареньку в русской косоворотке, в кушаке и высоких сапожках несколько крупных купюр.
После этого он вышел в вестибюль, быстро набрал номер телефона и, глядя на зеленое небо за вершиной «Тайм-энд-Лайф билдинг», резко скомандовал в трубку:
— Чарли к телефону!
— Кто это такой быстрый? — послышался ленивый голос.
— Не узнаешь, идиот? — рявкнул Лот.
Через несколько секунд раздался голос Чарли:
— Добрый вечер, хозяин.
«Ничем из них не выбьешь этого мяукающего акцента», — подумал Лот и, прикрыв трубку ладонью, быстро заговорил:
— Пошли несколько парней поинтеллигентней в ресторан «Русский медведь». Сам не появляйся. Из берлоги не выходи. Пока.
Он повесил трубку, приоткрыл дверь в «Чайную» и весело крикнул:
— Натали! Ползем дальше! Нас ждут великие дела!
Наташа вышла из ресторана вместе со своей подругой и каким-то бородатым, косматым битником.
— Лот, представляешь, этот официант попросил у меня автограф, — смеялась Наташа.
Зеленое небо, как в молодые годы, висело над гигантским городом, ранняя луна, пристроившись к боку небоскреба Ар-си-эй (радиокорпорации Америки), наблюдала, словно любительница острых ощущений, за подготовленным к схватке полем битвы. Резкий ветерок с осенней Атлантики бодрил мышцы, наполняя сердце холодным восторгом, словно в юности, именно в юности, когда «химмельфарскоманда» выходила на дело.
— Натали, а почему бы нам с тобой вдвоем не выступить в цирке? Думаешь, старый Лот ни на что не способен?
69
Вопреки мнению автора название данной пьесы Артура Копита не является самым длинным в истории мировой драматурги. Рекорд в этой области, по всей вероятности, принадлежит анонимному сочинителю, который в 1592 году опубликовал в Англии пьесу под таким названием. «Плачевная и правдивая трагедия молодою господина из Фавершема в графстве Кент, который был самым злодейским образом убит своей неверной и распутной женой, которая из-за своей любви к некоему Мосби наняла двух отчаянных разбойников, черного Уилла и Шейкбэга, чтобы убить его, в чем проявилось великое коварство и лицемерие безнравственной бабы, неутолимое желание порочной похоти и позорный конец всех убийц». (Прим. науч. редактора.)
