– Труба, – произнес наш новый сальный друг. Дебора одарила его жестким взглядом:
– Камера сломалась?
Он посмотрел на нее, снова покраснел и отвернулся.
– Пижоны-охранники, – пояснил он. – Полные козлы. Каждую ночь типа в три часа? Они паркуются на другой стороне и ложатся спать. – Он показал сменяющиеся картинки на экране монитора – похожие, как близнецы. – Видите? Алло! Мистер безопасность, жлобина! Заработался? Вроде не особо.
Он издал носом влажный и глубокий звук, который, как я понял, должен был изображать смех. Повторил этот звук еще раз и вернулся к прокрутке картинок. И вдруг…
– Стой! – выкрикнул я.
На экране у двери под нами появился фургон. Картинка сменилась, и на следующей у фургона стоял человек.
– Ты можешь увеличить? – спросила Дебора.
– Дай увеличение, – сказал я.
Прыщавый подвинул курсор, выделил темную фигуру на экране и кликнул мышкой. Картинка прыжком приблизилась.
– Хорошего разрешения не получить, – заговорил он, – мало пикселей…
– Заткнись, – сказала Дебора.
Она с таким напряжением смотрела на экран, как будто собиралась его расплавить, впрочем, я сам смотрел точно так же. И догадываюсь почему.
Было темно, и человек все еще стоял слишком далеко, но по нескольким деталям я понял, что есть в нем что-то до странности знакомое; то, как он стоял, замерев в компьютерном изображении, то, как распределял вес на обе ноги, общее впечатление от его профиля. Непонятно и странно, но он как бы с чем-то согласовывался. И как только громкая волна сиплого смеха вырвалась с заднего сиденья моего мозга, до меня дошло, оглушающим аккордом концертного рояля, что на самом деле он ужасно напоминает…
– Декстер?.. – произнесла Дебора каким-то тихим и сдавленным, хриплым голосом.
Да, действительно. Напоминает Декстера.
Глава 23
Уверен, что Дебора отвела юного любителя грязных волос назад в холл, потому что, когда я снова поднял глаза, она стояла передо мной, одна. Несмотря на синий мундир, теперь она совсем не походила на копа. Выглядела Деб озабоченной, как будто не могла решить – кричать или плакать, как мамочка, которая узнала, что такой хороший и любимый сыночек по-крупному подставил ее.
– Ну? – потребовала она, и я согласен – у нее был на то повод.
– Не то чтобы слишком плохо, – сказал я. – А ты? Она пихнула ногой стул. Стул упал.
– Черт возьми, Декстер, брось умничать! Скажи мне что-нибудь. Скажи, что это был не ты! – Я не произнес ни слова. – Ну, тогда скажи мне, что это был ты! Просто скажи что-нибудь! Хоть что-нибудь!
Я покачал головой. По правде, сказать мне было нечего, и я снова покачал головой.
– Я достаточно уверен, что это не я. То есть я не думаю, что это я.
Даже для меня эти слова звучали так, как будто я крепко стою обеими ногами на тропе, ведущей в страну хромых ответов.
– Что это значит – «достаточно уверен»? – продолжала требовать Деб. – Значит ли это, что ты не совсем уверен? Что на записи мог быть ты?
– Ну… – Я выдал поистине блестящий и находчивый ответ. – Может быть. Не знаю.
– А «не знаю» означает, что ты не знаешь, сказать мне или нет, или что ты на самом деле не знаешь, ты ли это на записи?
– Я почти уверен, что это не я, Дебора, – повторил я. – Но я, правда, не знаю наверняка. Похоже на меня, так ведь?
– Черт! – сказала она и еще раз ударила ногой по стулу. Тот с грохотом врезался в стол. – Как ты можешь не знать, черт побери?
– Это довольно сложно объяснить.
– Попробуй!
Я открыл рот и впервые в жизни ничего не смог сказать. Как будто все вокруг не так уж плохо, а вся сообразительность куда-то ушла.
– У меня просто… у меня были эти… сны, но, Деб, я правда не знаю, – запинаясь, пробормотал я.
– Черт! Черт! ЧЕРТ! – С каждым словом Дебора пинала стул.
И очень трудно было не согласиться с ее анализом ситуации.
Все мои глупые мазохистские мечтания повернулись ко мне своим блестящим и насмешливым краем. Конечно, это не я – как я мог там быть? Разве бы я не знал, если бы это был я? Очевидно, нет, мой дорогой мальчик. Очевидно, ты вообще ничего не знаешь. Потому что наши темные и глубоко сумеречные маленькие мозги рассказывают нам кучу всяких разных историй, которые втекают в реальность и вытекают из нее, а вот видеозаписи не лгут.
Деб начала еще одну серию жестоких атак на стул и вдруг успокоилась. Ее лицо залилось краской, глаза стали похожи на глаза Гарри больше, чем когда-либо.
– Хорошо, – сказала она. – Значит, так.
Она моргнула, сделала паузу, потому что в этот момент до обоих нас дошло, что Деб только что произнесла одну из любимых фраз Гарри.
И всего на секунду Гарри возник в комнате между мной и Деборой, такими разными, и все же его, Гарри, детьми – двумя странными побегами его уникального наследия. Стальная осанка вдруг куда-то пропала, и Деб стала выглядеть совершенно по-человечески, я давно такого не видел. Она долго смотрела на меня, потом отвернулась.
– Ты мой брат, Деке, – сказала она.
Уверен, это не то, что она на самом деле намеревалась сказать.
– Никто тебя не осудит, – ответил я.
– Черт тебя возьми, ты мой брат! – прорычала Деб, и ее свирепость просто поразила меня. – Я не знаю, что там было между тобой и отцом. Вы об этом никогда не говорили. Но я знаю, что бы сделал он.
– Выдал бы меня, – сказал я, и Дебора кивнула:
– Правильно. Он выдал бы тебя. Что я и собираюсь сделать.
Она отвела от меня взгляд, в окно, далеко за горизонт.
– Мне нужно закончить опрос свидетелей, – сказала она. – Оставляю тебя ответственным за определение важности этой улики. Возьми запись домой, на свой компьютер, и разберись, если найдешь, в чем разбираться. А когда я здесь закончу, перед тем как вернуться, чтобы сдать смену, я заеду за ней и послушаю, что ты скажешь. – Она посмотрела на часы. – Восемь часов. И если после этого мне придется тебя сдать, я тебя сдам. – Деб посмотрела на меня долгим взглядом. – Черт возьми, Декстер, – тихо сказала она и вышла из комнаты.
Я подошел к окну. Внизу кольцо копов, репортеров и зевак кружилось как водоворот – никаких перемен. Вдалеке за стоянкой виднелась скоростная дорога, забитая машинами и грузовиками, мчащимися с предельно разрешенной в Майами скоростью в девяносто пять миль в час. А за всем этим в далекой дымке поднимались очертания Майами.
А здесь, на переднем плане, стоит плохо соображающий, оцепенелый Декстер, смотрит в окно на город, который не умеет разговаривать, а если бы и умел, то все равно ничего бы не сказал.
Черт возьми, Декстер.
Не знаю, как долго я смотрел в окно, но вдруг до меня дошло, что там ответов на вопросы мне не найти. Но они могли быть в компьютере капитана Прыща. Я подошел к столу. У машины есть пишущий дисковод. На верхней полке я нашел коробку чистых компакт-дисков, вставил один в дисковод, скопировал весь файл записи с веб-камеры и вынул диск. Подержал в руке, осмотрел; ему нечего было сказать мне, и тихий смешок, который, как мне показалось, напомнил голос с заднего сиденья, возможно, был плодом моего воображения. Но на всякий случай я стер файл с жесткого диска.
Пока я шел к выходу, дежурные копы из Броварда ни разу не остановили меня, даже не пытались заговорить, однако мне казалось, что все они смотрят на меня с явным и очень подозрительным безразличием.
Интересно, именно так чувствуешь себя, когда у тебя есть совесть? Я полагал, что никогда этого не узнаю – в отличие от бедняжки Деборы, разрываемой на части слишком большим для нее грузом. Меня поразило ее решение – оставить меня решать, существенна ли улика. Очень тонко. Очень в духе Гарри; это как оставить на столе перед виновным другом заряженный пистолет и уйти, зная, что вина сама нажмет на спусковой крючок и сэкономит городу затраты на расследование. В мире Гарри совесть мужчины не способна ужиться с бесчестьем.
Впрочем, как сам Гарри очень хорошо знал, его мир давно мертв, а у меня нет ни совести, ни стыда, ни чувства вины. Все, что у меня есть, – это компакт-диск с несколькими картинками. И, конечно, эти картинки имеют еще меньше смысла, чем совесть.
