Вампир почесал потную шею под маской и добавил:
— И хачу, чтоби сичас па тиливизару сказзали, что я визиваю сюда президента, понял? Если через полчаса па тиливизару не скажут, что я позвал на переговоры президента как мужчина мужчину, тогда я взрываю второй бомба, понял? Всё!
«Похоже, нам крышка», — обречённо подумал Петруша. Он знал, что ни в одной стране мира президенты не ездят на переговоры с террористами.
От этой мысли Тихогромычу стало прохладно и даже — уж не к слезам ли? — слегка зачесалось в носу. «Отставить! — приказал себе Тихогромыч. — Русский офицер не имеет права так запросто сдохнуть в заложниках у поганых «чехов» да ещё с внучкой начальника Суворовского училища. Держись, упырьё, сейчас мы вам все рога пообломаем».
Долговязый Людоед, скрипя ремнями, прошёлся мимо — Петруше ударило в лицо запахом душманского пота… и не только пота. Кадету показалось, что он почуял запах…
«Навоз! — Петруша вытаращил глаза, хлопнул себя по лобешнику. — Вот грузовичок-то зачем стоял! В куче удобрений «духи» провезли оружие в Москву. А милиционеры, наверное, не захотели копаться в навозе… Ночью террористы перетащили оружие из грузовика внутрь здания. Но почему моджахеды не устроили тайники прямо в актовом зале, где-нибудь за кулисами?»
Петруша почесал кончик носа, потом взъерошил ёжик на затылке, но разгадка не приходила. И вдруг осенило: «Да потому что знали: милиция будет проверять актовый зал! Вот и спрятали оружие в подвале, заранее! А теперь достали…» Так вот они какие, привидения!
Думать было нелегко: от детского визга в голове звенело и дёргало так, точно через уши протягивали колючую проволоку. Со сцены лупил прожектор — всякий раз, когда луч слепящей белизной выжигал ту часть зала, где сидел Петруша, ему казалось, что его глаза выдирают из черепа.
Да, это был настоящий праздник Хеллоуин — полноценная, яркая ночь ужасов. Террорист в костюме Франкенштейна отрубил у мёртвого милиционера голову и вынес на сцену на всеобщее обозрение. Голова была страшная, с чёрной струёй из носа. «Так сдэлаю с каждым, кто будэт себэ плохо вэсти», — заявил Упырь.
Смертница в костюме ведьмы, мстительное костлявое существо в рваной шляпе, развлекалась тем, что выискивала в зале красивых девочек, набрасывалась и пыталась изувечить, выцарапать глаза. Её боялись больше, чем боялись Самурая.
Пить никому не давали. Язык присох к гортани, губы сделались клейкими, но Петруша только покашливал да кряхтел, он понимал, что детям труднее терпеть жажду, чем здоровенному кадету. Чтобы занять мозг, Тихогромов старался слушать, о чём говорят террористы. Они часто повторяли русские слова: «муха», «шмель», «частота». Ещё Тихогромов слышал, как Упырь кричал в рацию на генерала, который вёл переговоры. Главарь «духов» ругался матом и орал, что если «этот ваш президент» не приедет сюда лично к десяти часам утра, то ещё один корпус взлетит на воздух, «савсем взлетит, ти миня понил, да?!»
И над всем этим адским действом тяжко покачивалась огромная рыжая тыква с хохочущей харей. Тыква скалила чёрные зубы и торжествующе поглядывала вниз — на воющих, обречённых подданных весёлого детского праздника Хеллоуин.
Глава 4. Царевич быстрого реагирования
В туманном сумраке окрестность изчезает…
Повсюду тишина; повсюду мёртвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Итак, на Москву опустилась последняя ночь октября. В эту недобрую ночь, когда ирландские домохозяйки вызывают духов темноты, американские пуритане рядятся в чертей, а ревностные мексиканские католики зазывают мертвецов на ритуальное угощение, в самую кромешную полночь, когда каждый колдун от Таити до Калифорнии непременно распалит чёрную свечку, чтобы порадовать даймонов, — на пустынной дороге, ведущей к одному из старых кладбищ неподалёку от столицы, замелькали голубоватые огоньки. Рычащая музыка донеслась раньше, чем из тёмного тумана показались силуэты мотоциклистов. Они были навеселе. У передового байкера к рулю была привязана сушёная козлиная голова. За спиной другого всадника сидела девушка с красными волосами. Она держала в руке зажжённую бенгальскую свечу и невнятно что-то пела по-английски. Третий ехал на античном советском «Иже», перекрашенном и аспидно-чёрный цвет.
Всадники побросали мотоциклы на обочине и сквозь дырку в заборе проникли на старое кладбище. Воздух казался застывшим, как густой холодец. Точно погребальные курганы, возвышались в темноте промёрзшие горы мусора: сваленные в кучу лапник, сгнившие доски и развалившиеся венки, отчего-то страшные, будто пропитавшиеся смертью.
— Оба-на! Добрый знак! — рассмеялся упитанный мотоциклист в распахнутой чёрной куртке, перешагивая через дохлую собаку, валявшуюся на дороге. Он закинул голову и припал к початой пивной бутылке.
— Сегодня прекра-асно, — скрипнул голос худого, страшно жилистого человека с серьгой в ухе и лёгкой сединой на висках. Он обернулся к девушке:
— Погоди, старушка Кэтси, сейчас будет совсем интересно. Всё сделаем по правилам, строго по правильным книжкам.
— Клёво. Как в песне Алистера Кроули, — заулыбалась, показывая десны, старушка Кэтси, тряхнула красной чёлкой и замычала: — Воршип зе хелл, хани, воршип зе би-ист…
Они направились в старую часть кладбища — туда, где не было ни потемневших пирамидок с красными звёздочками, ни новодельных гранитных глыб с поясными портретами покойников, зато сплошь торчали кресты.
— Йопа-попа, — сказал крупный человек с бутылкой. — Вона видишь, ангел валяется? Это мы в прошлом году завалили. Имели этого ангела бензопилой, потом расписали всеми цветами радуги. Прико-ольно было.
Старушка Кэтси, увидев расчленённого гипсового ангела скорби, затряслась от беззвучного смеха. «Старушке» не было семнадцати, она недавно пришла в группу Стардемона (так называл себя жилистый). Ей приходилось и раньше участвовать в ритуалах группы, но сегодня был первый «настоящий» выезд — на кладбище, по полному обряду… Кэтси бодрилась, часто отхлёбывала пиво из банки, энергично жевала «Субмарину» с сарделькой внутри. И всё же страшно было: говорили, что Стардемон однажды принёс в жертву Люциферу живого человека — больного бомжа с медведковской промзоны
— Через час остальные подтянутся, сразу после концерта — проговорил Стардемон, сбрасывая куртку. Стянул через голову драный свитер и остался полуголый, бело-голубой, как скелет, весь покрытый сеточкой татуировки.
— А мы покамест подготовим жертвенник. Какая ночь! Подарок, а не ночка.
Четвёртый, молчаливый подросток с опухшим лицом, в чёрной засаленной бандане, — хронический героинщик по кличке Бакс, работавший на Стардемона как зомби, — положил на могильную плиту небольшой мешок. В мешке кто-то завозился, послышался слабый писк. Подросток Бакс, нервно подёргивая ртом, достал из мешка белую кошку с рыжим пятном на спине. Кошка была придавлена основательно, аж язык высунулся.
— Сюда, сюда, — приказал полуголый Стардемон. — Вон и могилка искомая. Повеселимся сегодня… Для начала надо удалить чужие символы.
Он пошёл на крест, занося лопату для удара.
Неожиданно куча мусора у низенькой ограды зашевелилась — какой-то нищий, дремавший среди могил, поднял голову.
— Здесь… кто-то есть! — зашипела девица, скаля тёмные десны, утыканные мелкими острыми зубами. Она стала похожа на бешеного зверька.
Оборванец поднялся на ноги. Типичный московский беспризорник: растянутые треники, болоневая женская куртка, а под ней — грязная клетчатая рубашка до колен.
— Да это шпана мелкая, — рыхлый байкер лениво сплюнул. — В принципе, можно его вместо котяры… Чисто приколоться.
Оборванец тупо глядел на приближавшихся людей, изредка мотая головой.
— Ребёнок совсем обкурился, — усмехнулся полуголый Стардемон, подхватывая лопату наперевес. — Не убегай, мальчик. Мы с друзьями уже возлюбили тебя. Ты нам сейчас пригодишься.
