Гарви, белый парень, когда-то приторговывал наркотой и сейчас отбывал срок от двух до десяти лет за попытку вооруженного ограбления магазина и нанесение телесных повреждений его владельцу. Грегу было всего двадцать три года.
— Заткнись, пидор вонючий, к распротакой матери!
Пронзительный голос принадлежал Джимпу Коттону — убийце с покрытой черно-синим кружевом самопальных татуировок харей. Когда Гарви, не в силах сдержаться, разразился очередным приступом судорожного кашля, Коттон отшвырнул свою простыню и с трудом поднялся на ноги. Его левая нога была закована в гипс: Коттон в третий раз за последние пять лет собственноручно перепилил свое ахиллесово сухожилие, чтобы устроить себе небольшие каникулы в больнице и отдохнуть от блока „С“. Неловко ступая, он заковылял к койке Гарви.
—Если никто другой не решается иметь дело с этими треклятыми разносчиками СПИДа, я возьму это на себя! — визжал Коттон. Его физиономия сияла от удовольствия в связи с высвобождением бессмысленной ненависти. Вполне знакомое Уилсону состояние, поскольку в этом суть и его жизни.
—Отвяжись от него, Джимп, — предупредил боксер.
Джимп повернулся к Уилсону, скорчив злобную гримасу:
—Он всю дорогу выкашливает эту гнусную заразу на нас, нормальных мужиков. Это как, ничего?
—От кашля не заразишься, — ответил Уилсон. — Клейн так сказал.
Коттон остановился в головах у Гарви и, упершись для равновесия рукой в стену, взглянул на Уилсона:
—Фигня. Этот краткосрочник может сболтнуть все, что угодно. — Он прищурился, глядя на мучнистое лицо Гарви. — Я решил избавиться от него.
И Джимп сгреб подушку правой рукой.
—А я говорю — оставь его!
Уилсон, сидя на своей койке, подбавил в голос угрозы и подался вперед. Его заштопанный живот свело от усилий. На долю секунды Уилсон отчетливо представил себе собственные внутренности, вываливающиеся наружу, и услышал свой собственный голос, срывающийся на поросячий визг. Уилсон еще ни разу в жизни не визжал и не горел желанием когда-либо это делать. Его руки сами собой потянулись к шву: тут все было в порядке. Уилсон выпрямился и увидел, что Коттон следит за ним, украдкой косясь на руку, придерживавшую живот. Внутренности Уилсона снова сжались — на этот раз от унижения.
—Я делаю всем вам большую услугу, — сообщил Коттон, — в том числе и этому несчастному „петуху“.
С этими словами он положил подушку поверх лица Гарви и навалился на нее всем своим весом. Спустя несколько секунд из-под влажной простыни взметнулась тонкая рука и принялась слабо царапать запястье Коттона.
Уилсон стащил с себя свою простыню и сполз с высокой койки. Он не вставал с постели уже довольно давно, и его ноги подгибались, как ватные. Неуклюже выпрямившись, Уилсон подумал про себя: а что, собственно, он намерен предпринять, добравшись до другого конца палаты? В другое время Джимп навалил бы полные подштанники от одного только сердитого взгляда Уилсона, но сейчас татуированный убийца знал мнение Клейна насчет швов. Тощая рука оставила свои попытки и безвольно упала на постель…
—Коттон, — сказал Уилсон, — когда ты вернешься в блок, я тебе отрежу твои паскудные губищи.
—Поцелуй меня в очко, чмо.
Раздался грохот металла, направляемая разгневанной рукой стальная дверь распахнулась, и комнату сотряс свирепый голос:
—Господи Иисусе!
Эрл Коули по прозвищу Лягушатник был ростом под метр восемьдесят и весил добрых сто пятнадцать кило. Его черная, как гуталин, кожа сияла под светом лампы; голова, казалось, была высечена из единого куска камня, смягченного только изрядными запасами жира в области шеи и щек. Двадцать три года назад он был испольщиком на орошаемых землях Накогдоша в Восточном Техасе и имел жену, четырех детишек и мула. Однажды он застукал на месте преступления двух белых недорослей, ливших в глаза его мулу, привязанному к изгороди, жидкий растворитель. Взяв в руки плетеный кнут, Коули задал парням такую трепку, какую те заслуживали. Но нигер, поднявший руку на белых мальчиков, ищет неприятностей на свою голову, и суд графства, признав Коули виновным в нападении на детей и покушение на убийство, засадил его в тюрягу на срок от десяти лет до пожизненного. Лягушатник не видел свою жену уже семнадцать лет, а детей — двенадцать. Последние пятнадцать лет Эрл Коули работал суперинтендантом тюремного лазарета.
И вот сейчас он топал по центральному проходу палаты, засучивая на ходу рукава белого халата. Коттон отпустил подушку и быстро — насколько это возможно — заковылял обратно к своей койке; от страха его татуированная кожа обтянула скулы. Когда Коттон поравнялся со своей койкой, Коули сграбастал алюминиевый кувшин и вмазал им Джимпу по роже. Даже Уилсона, за плечами которого пятнадцать лет выступлений на ринге, передернуло при звуке удара. Коттон перевернулся и грохнулся на койку ничком, всхлипывая и прикрывая голову руками. Какое-то время Коули стоял над ним, трясясь от злости; в его зрачках притаилась смерть. Сделав над собой усилие, он перевел взгляд на Гарви: тот не подавал признаков жизни. Коули бросил кувшин, на котором отчетливо отпечаталась физиономия Коттона, и побежал через палату.
Сорвав подушку с лица Гарви, он подсунул обе руки под обмякшее тело парня и перевернул его на бок. Гарви едва дышал. Фельдшер залез ему пальцами в рот и вытащил спекшийся комок насыщенной заразой слизи. Гарви испустил слабый хрип. Коули через плечо взглянул на Уилсона:
—Подай тот аспиратор, парень. — Коули ткнул пальцем в свисавшее из фанерной коробки в ногах койки пластмассовое приспособление с двумя гибкими трубками. — Ну, эту пластиковую штуку, живее!
Уилсон шагнул вперед, но ноги окончательно изменили ему, превратившись в кисель, и он ухватился за спинку койки. Боксеру стало стыдно, но, во всяком случае, он сдержался и не схватился за живот, хотя ему этого очень хотелось. Взглядом он просил Коули о помощи.
—Боксер хренов, — презрительно сказал тот. — Стоит вашему брату слезть с ринга, и вы превращаетесь в девочек-зассанок.
Уилсона будто обдали кипятком, и он двинулся по палате почти нормальным шагом. У койки Гарви он выдернул аспиратор из коробки и подал его Коули. Фельдшер взял один из гибких шлангов в рот и всосал в себя воздух; второй шланг он затолкал глубоко в горло Гарви, выкачивая гной в пластмассовую емкость. Обычно брезгливый, Уилсон следил за работой Коули, невольно восхищаясь его сноровкой и опытом. К тому времени, как Коули закончил свои действия, Гарви снова начал хватать воздух мелкими глотками, сходившими для него за нормальное дыхание. Фельдшер перекатил парня на спину и придержал его в сидячем положении.
—Поправь ему подушки, — приказал он Уилсону.
Уилсон снова замялся, но на этот раз не от страха, а из гордости: в „Долине“ он был властителем жизни и смерти. Никто не смел разговаривать с ним подобным образом.
Коули взглянул на него:
—Ты уже готов вернуться в блок „В“?
Уилсон исподлобья глянул на фельдшера: давненько с ним так не разговаривали. В голове крутились варианты достойного ответа типа: „Люди, старичок, оставались без языка и за меньшее…“ Читал ли Коули мысли Уилсона по глазам? Уилсон, во всяком случае, в мыслях Коули разобраться не мог. И вообще, хозяином здесь был Коули… Уилсон протянул руки, не заботясь больше о том, что его потроха могут вывалиться прямо на большие плоские ступни фельдшера, и подоткнул подушки под плечи Гарви. Коули, убедившись, что умирающий устроен поудобнее, посмотрел на Уилсона из-под нависших бровей:
—Ты мне не ответил.
—Насчет возвращения в „Долину“? — переспросил Уилсон.
Коули кивнул.
„Ты что, шутишь, парень?“ — подумал Уилсон. Массивное лицо Коули выжидательно нависло прямо перед ним. Боксеру припомнилась шуточка насчет „девочек-зассанок“, и он сглотнул слюну.
—Сразу в блок мне не попасть. После выздоровления надо еще отсидеть десять суток в карцере, — сказал Уилсон. — Но если ты скажешь, что пора, — я готов.
Коули мрачно посмотрел на него: затем в его взгляде что-то изменилось.
