Хазарское море — это, можно сказать, не только собственно море, но и та древняя впадина между двумя морями, тоже когда-то, говорят, бывшая натуральным морем, населенная и возделанная на зависть врагам и друзьям, может быть, самыми просвещенными и цивилизованными в этой части света будущими потомками библейского Яфета, третьего сына Ноя. Которым, правда, не раз приходилось менять имена своих прародителей и еще большее количество раз предстояло делать это в будущем.
Наверное, ни один народ на свете не пережил на своем веку столько превращений и обращений, пока не растворился окончательно среди иноплеменных орд от Самарканда и Хорезма до Парижа и Лондона. Это уже не удел, а миссия: потеряв свою собственную государственность, всю оставшуюся историческую жизнь служить — если не верой и правдой, то твердой своей копейкой — государственностям чужим.
Каган понимал неотвратимость новых решений. И они трудно и болезненно вызревали в нём.
Бесконечные войны с арабами, с исламом, который молодой и кипящей, жарко клокочущей смолой заливал громадные географические пространства, находя негласную поддержку, лакуну и среди собственно хазарских племён, и который, не будь на пути его глиняной твердыни Итиля, давно поглотил бы, залил своей живородящей магмой не только Константинополь — обойдя, обтекая его с двух сторон — но и бесчисленное множество варварских недогосударств. Вплоть до Варяжского моря, включая самих варягов.
Хазары, конечно, как и все южные люди, весьма легки на предательство. Но сами оказались предаваемы многажды чаще и наиболее коварно — своей же подзащитной Византией, которая, если это может быть утешением, и сама в конечном счете жестоко поплатилась за то, что со священною кошкою, своей берегинею играла — как с мышкою.
Исчез средневековый евроазиатский Израиль, второй, не считая царствия небесного, оплот иудейской государственности и самостоятельности (пусть то были чаще иудеи по вероисповеданию, а не по происхождению), но и Второй Рим до новых веков не дотянул. Не рой яму ближнему…
К войне с арабами каган, которому по числу боевых ранений компанию, много веков спустя, составит лишь один император на свете — имя ему будет Наполеон — привык. К войне с импульсивными, но недалёкими кочевниками тоже: хазары, в чьей стране число овец, мериносов соответствует числу видимых на ее благословенных сводах ночных звёзд, и сами в недавнем прошлом были такими же.
А вот как совладать с северными отморозками, что на вёслах ходят, как на крыльях, и младенцу мужского пола в качестве единственного приданого вручают в несмышленые ручонки отцовский обнаженный меч? — тут каган затруднялся с ответом.
Клещи, надвигавшиеся с Севера, пострашнее тех, что испокон веку тянулись к его горлу с Юга.
Надо на что-то решаться.
Вера! Может ли спасти вера?
Выбери каганат христианство, он бы сгинул раньше. Выбери ислам — жил бы, возможно, по сию пору. Он же, расположенный между молотом и наковальней, выберет, со временем, не путь, а миссию, и уйдет в вечность.
Вопрос на засыпку: выбери он ислам, что было бы с Киевской Русью? Существовала бы она?..
Но каган, давно уже не веривший ни в Бога, ни в чёрта, имел предосудительную в его положении причуду: считал, что вера вообще не выбирается — она только наследуется. Поэтому она и вера, что не выбрана, а завещана. Заповедана.
Каган давно вынашивал несколько писем, которые не мог продиктовать даже самому доверенному стрекулисту — самый доверенный охранник его, увы, безграмотен.
Сегодня, в корабельных апартаментах, на Хазарской реке, что впадает в Хазарское, Гирканское море, он их допишет. Надо, чтобы о них не пронюхал его Первый бек. Первый бек считает, что это он привел кагана на царствование. Бугай! — когда только что избранного юного кагана по древней хазарской традиции вздымали на щите, бек, раскорячившись, поднял этот обитый бычьей же, как будто его собственной, дубленой кожей, щит вместе с тогда еще совершенно безобидной ношей сам. Один, оттолкнувши всех остальных, не менее страстно желавших. У него-то с родителями всё в порядке. Но все равно — безродный богач, богатый бастард, ставший за время царствования кагана многократно богаче. Богаче самого кагана. В последнее время что-то между ними происходит такое, молчаливое, что каган твердо знает: когда подойдет время — оно не за горами — шелковой удавки на кагановой, все еще жилистой шее, как минимум один конец ее там, за спиною, невидимый, с наслаждением будет натягивать именно Первый бек.
А то и оба конца — невидимый, но — уже не в силах удержать в себе победного похотливого рыка.
Не надо ему знать об этих письмах. И так чересчур о многом догадывается.
Когда даже самый рядовой гунн шел до ветру, его сопровождали трое друзей с обнаженными мечами. Чтоб, стало быть, недремлющие враги его, задумчиво умостившегося в репейнике на корточках, с голой сахарницей, не обидели, голову вместо сахарницы не снесли. Каган и сам в последнее время себя чувствует легионером бессмертного Аттилы: только рассупонишься, а тут уже, откуда ни возьмись, очередной тайный доброжелатель с подтиркою. Обложили, бляха-муха, как кнура в плавнях. И все этот Главный Доброжелатель, опора и надёжа золотого трона, чёрт бы его побрал. Не только дочку или внучку — и Жучку уже готов сунуть ему в постель.
Да, сегодняшняя Жучка была ничего. Царевна-лебедь смешанных кровей. Откуда он ее выкопал?
Письма каган писал сам. Он знает, за что не любит его Главный Бек: в отличие от большинства своих предшественников каган почти все государственные дела вершит сам. И войско, насчитывающее при необходимости до трехсот тысяч сабель, ведёт на битвы тоже сам. И не потому, что так уж падок до персональной славы.
Можно ли представить хорошего хлебопека, который бы доверил затворять опару в деже чужому человеку?
А каган был в свое время — и остался — очень хорошим хлебопеком!
Степень победоносности любой войны для любого его военачальника определяется длиною верблюжьего каравана с трофеями, следующего домой за войском, а то, для надежности, и впереди войска. И только для кагана степень эта определяется длиною самого войска, а не вожделенного каравана.
Количеством боевых коней, а не дармоедов-верблюдов…
Уже за полночь. Корабль споро идет вниз по стремнине, освещая путь себе далеко вынесенными бездымными факелами. Вопреки собственному ожиданию, письма каган написал быстро и чётко. Столь отчетливо и давно сложились они у него в уме. Не написал — они написались сами. Одно в Холмград, другое в Киев. Свои письма каган любил перечитывать вслух. Даже наедине. Самому себе. Ай да Пушкин, ай да молодец, ай да сукин сын!.. Спасибо давно покойным приемным родителям: грамоту каган знал с детства и знанием этим дорожил.
Однако эти письма перечитывать вслух, с выражением, не стал. Не стоит. Хазарская императорская наука утверждает, что уши есть даже у глубоководной волжской рыбы. Немая-немая, а очень даже слышащая! И даже — пишущая.
Каган откинулся в кресле, с наслаждением вытянул над вощеными, в гербах, листами, над канделябрами сухие, твердые руки и с силою поиграл пальцами: мы писали, мы писали, наши пальчики устали… Потом встал, заломил руки замком за шею и крепко, молодо потянулся.
Как, с кем понадежнее отправить послание высоким адресатам? — об этом подумаем завтра.
А что там у нас еще на сегодня?
«Столицей нового государства вполне может быть наша Белая Вежа…» — одинаково заканчивались оба письма.
«Белый Замок»…
Так что там у нас на сегодня?
Не успел он вновь об этом со смутным и вкусным предвкушением подумать и уж тем более взяться за серебряный колокольчик, как резная, богато инкрустированная дверь в его рабочий кабинет приоткрылась и в нее бочком заглянул пожилой и печальный, потому как с вечного недосыпу, обергофмейстер.
— Накрывать прикажете в спальне или в столовой? — спросил вполголоса, отвешивая поясной поклон с касаньем пола правой рукою, возвращаемой после к сердцу.
