— Да, мам! Только на сандалы… На стол не надо, хорошо?
У нас, в смысле, у айыы, некоторые вещи иначе называют, чем в улусе. Сандалы у нас — стол, орон — ложе или кровать; чомпо — палица, а еще колотушка… Я иногда путаюсь: то так скажу, то эдак. Случается, оба слова вместе вылетают. Приятели удивлялись. Чагыл смеяться пробовал, но ему по шее и без меня дали. Ничего, привыкли.
— Почему не надо на стол, Юрюнчик?
— Меня Кустур во дворе ждет. Нам на двоих, мам.
— Я Элляя кликну, он на двор вынесет. А ты за стол садись.
Элляй — это наш слуга. Один из восьми.
— Не надо Элляя! Я сам отнесу.
— Зачем?
— Я тоже во дворе буду. Ты говорила: на свежем воздухе — полезней!
— Всё-то ты помнишь, — умилилась мама. — Ладно, поешь во дворе. Сливки бери, и кэйгэс печеный, и вот еще — с пылу с жару.
Внутри камелька звонко щелкнуло. Огоньки на заслонке погасли. Остался один, зеленый светлячок. Теплился, извещал: мясо готово. Заслонка поднялась, наружу выехал котел из легкого серебра. От него шел такой аромат, что я чуть слюной не захлебнулся. Да уж, мама — мастерица стряпать! Правда, когда на живом костре мясо варишь, в котле, или на углях запекаешь — оно тоже вкусно выходит. По-другому; и веселее, на костре-то.
— Осторожно, не обожгись.
— Ага!
— Вот, я тебе на поднос выставила. Я дверь открою, а то у тебя руки заняты. Ложки не забыл? Приятного аппетита, кушай на здоровье.
Того, что мама выдала мне одному — про Кустура она, разумеется, забыла — хватило бы четырех голодных табунщиков до смерти накормить. Мы с Кустуром не табунщики, мы сами все съели. Чуть не лопнули, а съели. Конинка молоденькая, с жирком, с лучком-чесночком, прямо с огня! Печеные корешки кэйгэса — и сливками, сливками запить, холодненькими! Чуп-чуп, уруй-туску! И куда в нас только влезло? Мы сидели, пыхтели, отдувались, и казались себе толстыми-претолстыми, как лесные дедуганы, нагулявшие жир к зиме. Вставать? — шевелиться не хотелось.
— Передай — ик! — солнечной Нуралдин-хотун… Ик! — нижайшую благодарность! Она — опора Трех — ик! — Трех Миров! Если что сковать-починить — ик-хыхык! — нужно…
Сказать Кустуру про испортившийся котелок-самовар? Да ну, глупости. Во-первых, всё равно не починит. И отец его не починит. Вот станет Кустур великим мастером в девятом колене — тогда, может быть… А во-вторых, родители о наших вещах, которые в доме, рассказывать не велят. Это чтоб не завидовали, я так думаю.
— Вот сам — ик! — и поблагодари.
— Меня не приглашали. А солнечная Нуралдин-хотун ко мне не выйдет…
— Хорошо, я передам…
— Юрюн! Кустур! Айда в кылыы[8] прыгать!
За оградой по-заячьи скакал Чагыл — то ли разминался для игры, то ли просто от нетерпения. Ну да, мы с Кустуром сейчас много напрыгаем! Все смеяться будут.
— Иди, мы догоним!
Миг — и Чагыла и след простыл. Догоним мы его, как же!
— Пошли?
Кустур был уже на ногах. И приплясывал бодрей бодрого, словно натощак.
— А тебе в кузню к отцу не надо?
Честно говоря, я бы поспал.
— Не-а! Отец для шамана Арамана секрет делает.
— Какой секрет?
— Не сказал. Меня погнал: мол, в кузне сегодня не появляйся. Тебе на секрет даже смотреть нельзя!
Кузня, подумал я. Скоро Кузня.
Вдоль хребта побежали мурашки: щекотно, сладко, страшно.
