Облако под ним идет волнами, как молочное озеро под ветром.
— Три дня, — согласно вздыхаю я.
Мотылек косится на меня, но с шага — вернее, с рыси — не сбивается.
До горы Кюн-Туллур мы добрались быстро. Коней, вроде, не гнали, и раз — уже на месте. Я и оглянуться не успел. Тут Мюльдюн отдал вороного Баранчаю, блестящий слуга поехал обратно, а брат вызвал свое облако. Правда, у Мюльдюна не сразу получилось — три праздничных дня даром не прошли даже для него. Что уж обо мне говорить?
— Эй, Мюльдюн!
— Ну?
— А почему все боотуры на конях ездят, а ты на облаке летаешь?
Он долго молчит. Я уж думал: не ответит.
— Не нашлось мне коня. Облако выдали.
— Как это — не нашлось?!
— Очень просто.
— Да у нас этих коней — табуны! Выбирай, какого хочешь!
В этот раз брат молчит еще дольше. Но я вижу — он не просто так молчит. Он думает, как лучше объяснить. Интересно, кто боотурам ездовые облака раздает? Я бы не отказался! Хотя, если выбирать — Мотылек или облако? — я б Мотылька выбрал. А сразу и коня, и облако, наверное, нельзя. Даже для солнечного айыы слишком жирно будет.
Я треплю Мотылька по холке. Когда он ко мне оборачивается, скармливаю ему кусочек лепешки из котомки. Не тревожься, мой хороший. Я тебя ни на что не променяю!
— Каждому боотуру — свой конь, — Мюльдюн превращается в балагура. — Особый, только для него. Мне не нашли. Вот, на облаке летаю.
— На облаке тоже здо?рово!
— Угу…
Я думал, мы все вместе в облако залезем: Мюльдюн, я и Мотылек. Там места полным-полно?! Но когда облако прилетело, Мюльдюн взял и скомкал его! Точь-в-точь как снег уминают, лепят из него что-нибудь. Из облака Мюльдюн вылепил корявые сани и забрался в них с ногами. Так и поехали: Мюльдюн — на облачных санях, я — на Мотыльке.
Гора Кюн-Туллур — особенная. С нее перевал не абы куда, а прямиком в небо уходит, к нам домой. Гору эту, говорят, самолично воздвиг Юрюн Ар-тойон, Белый Владыка — мой, если вы забыли, родной дядя, правитель Верхних небес. Если правда, то дядя постарался на славу: гора — загляденье! Все, что в Осьмикрайней есть, на ней собрано. Луга — трава по пояс, коням раздолье. С круч глянешь вниз — дух захватывает! Леса? — светлей светлого, солнце их насквозь пронизывает. Тут тебе и пихта, и кедр, и лиственница, и рощи березовые. И никаких завалов-буреломов! Едешь, и сердце радуется. Выше — ягодные поляны. Черника- костяника, брусника-морошка, голубика-клюква. Нигде больше не видел, чтобы разные ягоды рядом росли, да еще все вместе поспели! Нет, без Белого Владыки дело не обошлось.
А воздух сладкий, медвяный — пей кубками!
Начинаются заросли кедрового стланика и малины — тоже спелой. Потом остаются скалы и лишайник — мы выбрались на перевал. Чуточку отдохнув, двигаем дальше, в небо — а перевал раз, и закончился. Или не закончился? У Мотылька под копытами — каменистая тропа, та же, что и раньше. Под санями Мюльдюна — ничего. Голубенькое такое ничего, пустое-препустое. Время от времени в нем проплывают облака — обычные, не ездовые. Между санями и Мотыльком ничего загустевает, течет грязно-серым туманом — и превращается в тропу. Подковы Мотылька высекают из камней искры. Что тут настоящее? Ничего или твердь? И то, и другое?
— Мюльдюн, а Мюльдюн!
— Ну?
— Мы еще на земле? Или уже на небе?
Брат косится вправо, влево, на камни, на ничего с облаками. Пожимает широченными плечами:
— Между.
А что? Для Мюльдюна — обычное дело. Небось, он тут на своем облаке сто раз летал. Привык.
— Три дня, — вздыхает Мюльдюн.
— Три дня, — соглашаюсь я.
